мебель, затем на шторах из того же материала, и его губы тронула критическая усмешка, что не отразилось на странной особенности глаз – при любом выражении лица всегда оставаться безудержно грустными.

Я безмолвно проглотила горькую пилюлю, дрожащими руками разлила по чашкам горячий ароматный кофе и разрезала торт.

– Угощайся, – сказала я и добавила, стараясь не думать отом, что я скверная хозяйка и законченная идиотка:

– Почему ты такой грустный сегодня, что случилось?

– Работа меня опустошила до дна, – вздохнул он, – я дол-жен отдохнуть, но нужно дотянуть до лета, до отпуска.

Он сел на любимого конька, рассказывая о своей изнуряющей работе. О том, как трудно принимать решения о помиловании матёрых преступников, получивших высшую меру наказания через повешение, заменённую совсем недавно на пожизненное заключение. О моральном опустошении, которое он испытывает, углубляясь в сухие бумаги, красноречиво рассказывающие о тяжких преступлениях, отклоняя или удовлетворяя слёзные прошения о помиловании, обвинённых высшим судом на крайнюю меру, обращённые к президенту.

– Президент всегда согласен с твоими решениями или от-казывает в некоторых? – поинтересовалась я.

– Он только подписывает готовые бумаги, полностью до-веряя моей профессиональной компетенции, – устало вымолвил он.

Видимо, исчерпав эту тему, он вдруг замолчал. Его грустный взгляд был прикован ко мне на какой-то момент – он будто взвешивал что-то, затем медленно изрёк:

– Мой друг Войцех Зелински, влюбился в тебя, как маль-чишка, и охотно женится на тебе, но он не знает, где тебя искать, ты так внезапно исчезла...

– А ты выступаешь в роли свахи! Я не совсем понимаю:значит, он просит моей руки через тебя, своего друга, не так ли?! – возмущённо воскликнула я.

– И так, и не совсем так. Он не знает об этом. Но беднягаочень влюблён в тебя, и у него есть одно преимущество: официально он свободен, а я – нет!

– Слово «wolny», написанное в твоём «доводе особистом»*, это что – блеф?

– Нет, это просто старый «довод», но я давно хотел тебесказать, что мне очень трудно с тобой общаться – ты не знаешь польского, а я не знаю русского. Потом, эта твоя зажатость... Наконец, я хочу интимных отношений, но ты отказываешься их принять, поэтому дальнейшие наши встречи

* польский внутренний паспорт.

не имеют смысла, и, вероятно, это – последняя, и есть ещё один момент: я люблю худеньких женщин, а ты несколько полновата для меня, – добавил он, пробежав по мне быстрым взглядом.

Это было уж слишком и казалось мне каким-то бредом, но в тот момент в дверь неожиданно позвонили, и я не успела ничего ответить.

Ну, кто бы это мог быть?!

Естественно, пани Кристина собственной персоной!

Я представила их друг другу, тень удивления пронеслась по её коричневому лицу – для неё было неожиданностью, что я имею «такого» знакомого: адвоката канцелярии самого президента Польши.

Роль женщины из высшего круга, которую она так старательно разыграла перед ним, ей удалась. Позднее, когда она шумно удалилась, он заверил меня, что это, бесспорно, женщина интеллигентная и образованная и определённо не сделает мне зла. Я не знаю, должны ли адвокаты быть психологами, но он глубоко ошибся, оценивая её таким образом.

Он моментально потерял всякий интерес ко мне и выглядел, как лопнувший воздушный шарик. Я с грустью подумала, что сон сбывается и наступил завершающий этап в нашей дружбе, которая так и не стала никогда любовью.

После его визита Анджей и Кристина немного умерили свой пыл и оставили дерзкую мысль вывезти меня куда-то за город, видимо, думая, что если я нахожусь под покровительством такой важной особы, то моё исчезновение не пройдёт им даром. Однако они загорелись новой идеей – уговаривали меня купить машину и создать с ними совместную фирму. И первое им удалось, потому что я и сама подумывала об этом, поскольку была особой предприимчивой, а бизнес без машины был тогда практически невозможен. Конечно, тот ужасный польский «Фиат» я купила под давлением Анджея. Автомобиль ёжился, припаркованный во дворе под моим окном, и, глядя на него, я с тоской вспоминала о своей «Ласточке». Купчая была оформлена на меня, но, чтобы поставить машину на учёт, я столкнулась с определёнными барьерами в польском праве и с бюрократизмом, царившим в законодательных органах, после чего окончательно оставила эту затею.

Молва, что у Кристины снимает квартиру русская, которая буквально сорит деньгами, разнеслась по всей округе и достигла ушей одного пана, имеющего свой продуктовый магазин. И этот пан, живущий в соседнем доме, изъявил желание познакомиться со мной, явившись ко мне домой в сопровождении Кристины. Он был выше среднего роста, выглядел лет на пятьдесят, был полноват, лысоват, из-под насупленных бровей сверкали светлые, глубоко посаженные, хитрые проницательные глазки, бородка – клинышком скрывала второй подбородок, а поникшие длинные выцветшие усы, прикрывая часть верхней губы, обрамляли рот, достигая бороды, старательно закрученными сосульками.

– Мечислав Мартиняк, владелец магазина, – представился он.

Пан Мечислав долго витиеватыми фразами распространялся о бизнесе, о том, что давно хочет работать с русскими, выйти на российский рынок, сулящий большие прибыли, что хотел бы иметь компаньона, хорошо знающего этот рынок и русский язык. Упомянул вскользь о том, что был в партнёрстве с одной русской женщиной, имел с ней совместные магазины, но, увы, случилось несчастье, и она погибла, о чём он глубоко сожалеет, и хотел бы приобрести снова достойного партнёра.

Что касается русского рынка, то я знала его досконально, и подумала: «Почему бы и нет, но нужно присмотреться к этому человеку, узнать его поближе».

Кристина наблюдала за нашей беседой с явным недовольством и ревностью, с трудом ею скрываемыми, но успокоилась, когда я пробормотала что-то неопределённое.

Пригласив меня посетить его магазин в ближайшее время, пан Мечислав удалился, оставив мне свою визитную карточку.

Столкнувшись два раза на праздничных званых ужинах с Вальдемаром, я частенько его встречала в самых неожиданных местах, и мне, в глубинах души, хотелось верить, что эти встречи случайны. Он низко кланялся, и мы перебрасывались пустыми фразами. Дошло до того, что наши «случайные» встречи стали закономерностью и происходили почти каждый день.

Вальдемар относился к фланирующим особям мужского пола, которые каждодневно собирались в огромные стаи и постоянно отирались под магазинами, торгующими алкоголем, или пивными барами. Все давно привыкли к этим несанкционированным митингам, да, видимо, и закон не запрещал, если полиция безучастно внимала явлению явно патологическому.

Вначале мне внушали страх эти бесцельно слоняющиеся стада парней и зрелых мужчин, но постепенно я выяснила, что они безвредны в светлое