сильно горели их тела под языком, как мелко сокращались их разбитые мышцы, как утопала кожа под фиолетовыми синяками, словно в подгнившей мякоти переспелого персика, как сочилась кровь из ран — и он пил ее всю, слизывал ее ручейки с рельефа тела, и вылизывал разрывы в коже, пока они не затягивались прозрачной пленкой. Девушки за все время не издали ни звука, изредка лишь вздрагивая, когда язык утопал в особо болезненном синяке, но и тогда они терпели, и не шевельнулись даже, когда Синдзи разгладил ушибы на внутренних сторонах бедер и половых губках, хотя он и не стремился дарить им сладострастные чувства. Однако наслаждение все же было — от его глаз это не скрылось, но причиной тому являлась не его ласка, которую правильнее было бы назвать животным зализыванием ран, а простое чувство исчезновения боли, настолько сильное, что экстаз от него вмиг затмил собой эхом отдающие на сердце муки.

Под конец, когда на телах девушек ни осталось ни одной капли крови, а их налившиеся вздувшиеся синяки и ссадины сияли чистотой от слюны, Синдзи различил в глубокой чувственной лазури глаз Аски и проникновенной нежной безмятежности рубинов глаз Рей легкие воздушные огоньки наслажденья, постыдного, невольного, сломленного, но тем не менее приятного. И Синдзи подарил им по паре нежных поцелуев, уняв остатки боли в их горящих губках, а затем поднялся, накрыл их тела пледом и сам прильнул к стене чуть дальше у стены.

Сон к нему так и не пришел, однако усталость навалилась такая, что Синдзи едва ли мог не то, что подняться, а даже открыть глаза. Чтобы не терзать себя дальше, он позволил бессмысленным мыслям заполонить его голову, сам находясь будто бы в отдалении от них. Воспоминания, тревоги, переживания, крики — все это ключом било в его душе, однако ему было достаточно лишь устремить взор в будущее, ввысь, словно выискав на тронутом сумерками небе одну неяркую звезду и пытаясь удержать ее перед глазами, и на сердце сразу делалось легче.

«Все это нужно… Я смогу… У меня все получится. Я верю».

Девушки, кажется, тоже не могли долго заснуть, но они не пошевелились и спустя несколько часов, когда Синдзи угомонил дребезжащие в голове мысли, успокоил окаменевшие мышцы и поднялся, чтобы убраться в комнате. Ни Аска, ни Рей даже не сомкнули глаз, большую часть времени просто глядя друг на друга, только изредка бросая ему в спину тревожный взгляд. Однако, справившись с рефлекторным волнением, их глаза смягчились — не потому что угроза повторного избиения миновала, а потому что им уже было все равно.

Приведя комнату в порядок, умывшись и заново приготовив обед, который так и не успели закончить девушки, Синдзи вернулся в гостиную с тарелками. На его лице возникла невольная улыбка, когда он увидел их глаза: у Аски они сияли небесной синевой такой чистоты, будто они вобрали в себя всю лазурь всех океанов на планете, а Рей излучала освежающий бриз под согревающей завесой алого предрассветного зарева, словно пробивающееся сквозь бокал с красным вином солнце. Они выглядели спокойными, даже умиротворенными, и Синдзи опустился вниз, чтобы поцеловать каждую их рану, каждый кровоподтек и остановиться на их пересохших и покрывшихся горячей кровавой коркой губах. Слегка увлажнив их своим языком, Синдзи вобрал в рот холодный зеленый чай из кувшина, вновь прильнул к губам Аски, чуть приподняв ее, и выпустил ей в рот порцию освежающей влаги. Рыжеволоска, сначала слегка всхлипнув и едва не поперхнувшись, вдруг коротко простонала и начала с жадностью глотать жидкость, с удивительной силой вбирая ее зашевелившимся язычком. Синдзи еще несколько раз наполнял свой рот чаем и напоил Аску, пока она не задышала в учащенном ритме и на ее щечки не вернулся румянец, а затем проделал то же самое с Рей. Даже сквозь приятный цветочный аромат жидкости он мог ощутить стальной привкус крови на ее деснах и мучительный жар от гематом, но девушки, будто уставшие от мучающей их боли, с радостью и наслаждением вдоволь утолили жажду и растворились в живительном благоухании самого обычного чая, не подозревая, что его вкус может быть настолько чудесным.

Синдзи также испил с ними, прямо из их ртов, когда те уже насытились, а затем он, проглотив всю слюну, разжевал кусочки пищи — отваренной подслащенной тыквы и перемолотой рисовой кашей с молоком — и стал рот в рот кормить девушек, словно наседка своих птенцов. Небольшими порциями проталкивая кашицу в горло, он следил, чтобы девушки не подавились и проглатывали всю пищу. Начав с Рей, он крепко прижал ее к себе, подождав, пока та прекратит свое слабое сопротивление и перестанет мычать, а затем стал кормить ее изо рта в рот, стараясь, чтобы комочки проходили мимо кровоточащих десен. Еды было много, а порции получились маленькими, так что на это пришлось потратить много времени, а голубовласка покорно застыла в его объятиях с прищуренными глазами, широко раскрыв губы и покорно проглатывая пищу. Спустя десять минут Синдзи ощутил, как Аска стала робко теребить его майку и заглядывать в глаза просящим и немного ревностным взглядом.

— Сейчас-сейчас, я и тебя накормлю, мое солнышко.

Вряд ли она столь сильно хотела есть, но видя, как разомлела Рей в его руках, как аппетитно она проглатывала источающую сладкий молочный аромат пищу, сбитая с толку девушка тоже захотела ощутить теплую ласковую заботу. И Синдзи наградил ее этим, также начав разжевывать пищу и аккуратно пропускать ей в горло. Хоть ее рот не истекал кровью, но с перебитыми пальцами она дева ли могла удержать даже вилку, поэтому помощь ей была не менее нужной, чем Рей.

Учитывая не самый удобный способ питания, трапеза затянулась на час с лишним, однако за все это время от девушек не поступило ни одного намека на жалобу, ненависть или страх. Забавно, думал Синдзи, видеть их такими, учитывая, что совсем недавно они кричали и страдали, молили о пощаде, они сгорали в ужасе и боли и больше всего в мире боялись его, с беспристрастным лицом и льдом вместо крови избивающим их до потери сознания. Сейчас, такие тихие и смиренные, они наслаждались той толикой спокойствия, надежду на которую он выбил из них кулаками и ногами.

«Ведь так мало нужно для счастья, да? Жаль… Ад еще только начинается».

В завершение обеда, плавно перетекшего в ужин, Синдзи еще раз напоил их чаем изо рта, на этот раз черным и горячим, а затем расстелил матрасы