Шрифт:
Закладка:
— Тебе чего здесь нужно, нечистая?! Тебя шайтан трогал, да? Тебя бешеная кобыла нюхала, да? Проходи своей дорогой, ослица потерявшая зад. От тебя гнилой псиной воняет. А-а, скверная женщина тебя в дурной час родила. Проваливай, кому сказал.
В первую минуту Элен пребывала в совершенной растерянности. Никто никогда так с ней не разговаривал. Даже сосед на Макоре, которому она повредила цветы, не обрушивался на неё с такой ненавистью и с такими гадкими словами. Девочка была обескуражена и обижена. Она совершенно не понимала чем вызвала такой приступ злобы у незнакомого человека.
— Почему вы так со мной разговариваете? — Спросила Элен и при этом очень старалась произносить слова ледяным тоном. Но голос её дрожал и звучал скорей так, будто она готова вот-вот расплакаться.
— Ай, замолчи, нечистая! — Рассердившись, кажется еще больше, закричал «крестоносец». — За что тебя остригли?! Ты больная или воровка? Зачем здесь стоишь? Зачем дурным глазом на меня смотришь?
— Как вы смеете…?! — Бледнея и не находя слов чтобы выразить свое возмущение, начала Элен.
— Ай, замолчи, кому сказал! И проваливай своей дорогой, ведьмица треклятая, забери шайтан твою черную душу! — Свирепо прорычал араб и в порыве эмоций швырнул в голову Элен несколько фишек. После чего разразился злобным потоком слов на неведомом языке. К нему присоединились его товарищи, оглядываясь на девочку и взмахивая руками в его сторону.
— Нам лучше уйти, госпожа Элен, — мягко и негромко произнес Галкут.
Девочка обернулась к нему, в её глазах стояли слезы. Она была полна гнева и обиды и остро нуждалась в утешении и поддержки. Но не могла заставить себя принять её от слуги судьи. Только не от него. Ей нужен был друг, настоящий друг, такой как Кит, такой как папа. Папа. Её сердце сжалось и расширилось, заполнив всю её грудь, ей стало трудно дышать, нос заложило, слезы потекли из глаз. Она изнывала от любви к отцу, если бы он только был рядом, большой, красивый, мудрый, сильный, самый добрый и благородный на свете. Она страстно желала оказаться в кольце его рук, в самом безопасном и в самом прекрасном месте во Вселенной. Она свернулась бы там клубочком и всё бы исчезло. Жуткий Галкут, злые арабы, жадный судья, безумный Изамери. Они стали бы пылью в её кулачке, полузабытым сном, неинтересным глупым фильмом, который она когда-то глядела в полглаза от скуки. Слезы продолжали течь. Ей было жалко саму себя. Как же так? Она всегда была умницей, красавицей, все улыбались ей, хвалили её, восхищались и вдруг её прогоняют, оскорбляют, ненавидят. Она пыталась сказать себе, что должна быть сильной, бесстрашной и неунывающей как Брэд Джулиан, но может быть впервые в жизни она призналась себе, что неспособна на это, по крайней мере, все время, по крайней мере, когда она совершенно одна. Ей нужен друг, в объятиях которого она получит передышку, рядом с которым она будет просто маленькой девочкой, обычным ребенком, которого любят и которым восхищаются. Потому что так устроен мир, детей обязательно кто-то любит. Во всяком случае так он был устроен раньше. Но друга не было, перед ней возвышался только этот садист детоубийца, водивший её на цепочке в туалет и ломавший ей ключицу. И Элен должна была стиснуть зубы, зажать свои эмоции, запрятать их подальше и огромным усилием заставить себя следовать дальше. Это было очень непривычно для неё. До Каунамы ей вряд ли приходилось по-настоящему смиряться с неприятными реалиями окружающего мира. По большому счету всегда защищенная и окруженная любовью она и не знала об этих реалиях.
Слезы высохли, она смотрела на Галкута и вспоминала как он говорил ей что она живет не в том мире, в котором реально находится. И в её памяти отчетливо всплывало то ощущение безумной пылающей ненависти, которое она испытывала к нему в тот момент, ненависти настолько жгучей, что будь у неё один из папиных пистолетов, она не задумываясь бы выстрелила в слугу судьи. Так ей казалось тогда. Но сейчас что-то переменилось. В ней рождалось незнакомое болезненное осознание необходимости признать правоту ненавистного ей человека. Это было как будто что-то новое для нее, что-то такое, что определенно принадлежало миру взрослых, умудренных опытом людей, но, тем не менее, казалось это новое пришло не извне, а возникло в глубине её души.
Галкуту было не по себе. Эта девчонка начинала по-настоящему его тревожить. Она грозила вторгнуться в его внутренний, закрытый ото всех, выжженный и опустошенный мир. Пусть он был холодный, пустой, циничный, жестокий, но и всё же это был мир, мир в более-менее устойчивом равновесии, мир заменивший собой прежнее жуткое безумие. А эти синие большие глаза, наполненные слезами, смотрели на Галкута почти также как зеленые глаза его погибшего сына. Они надеялись на помощь и все же не смели верить в неё, но если не помощь, то тогда хотя бы минутное утешение, сочувствие, горстку тепла человеческого. Но знали что и этого нельзя. И тогда эти маленькие слабые люди находили в себе силы принять всё как есть, а у Галкута разрывалось сердце. Но нет, не сейчас, она назвала его «Деревянным лицом», а надо было бы назвать «Деревянным сердцем». Он выдержит её взгляд, полный невыразимой тоски по чему-то, что он никогда не сможет ей дать. Он ей не друг, он не пустит её в свой мир.
Элен развернулась и пошла дальше, вытирая ладошками глаза. Ей стало легче и она уже сетовала на себя за то, что вообще расстроилась и позволила жестокому Галкуту увидеть её слезы. В конце концов, кроме жуткого пирата и злобных арабов были еще Минлу, Талгаро, Тайвира, Вэнрад и другие. Папа всегда говорил что хороших людей больше чем плохих. Да и к тому же, жестко заставила себя признать девочка, тут есть и доля её вины, с чего это она взяла что на Каунаме все будут относиться к ней как к маленькой принцессе. Макора осталась где-то далеко-далеко и садист-кучер прав, ей пора привыкать к тому, что мир изменился. В общем, заключила Элен, надо быть сильнее и не распускать нюни. Приободрившись таким образом, а также напомнив себе что Кит несомненно с
