Шрифт:
Закладка:
Это захватывающая игра, которая, безусловно, может заставить задуматься любого.
Тем не менее, нет ничего удивительного в том, что Майлз выбрал именно ее, помимо его личного интереса к ней. Игра основана на стратегическом расположении камней для максимизации территории. По его мнению, наш успех на доске должен отражать наш успех во внешнем мире.
Есть только один сложный аспект.
Три минуты.
Когда на часах три минуты, маловероятно, что мы сможем закончить партию Го и объявить победителя. Эти игры могут длиться часами, а то и днями, так что три минуты - это просто абсурд.
Но когда я смотрю на Майлза, его коварную улыбку, широкую и почти дикую, я понимаю, что он тоже это знает.
Я отключил свой скептицизм и сосредоточился на игре, победа — моя единственная цель. Ну и что, что это почти невозможно? Я бросаю вызов невозможному столько, сколько себя помню. Это не должно быть слишком сложно.
Секунды тянутся, когда мы начинаем расставлять наши фигуры на доске. Я — черный, а мой противник — белый. Но как только начинается игра, мой разум сосредотачивается на том, чтобы предугадать каждый ход, который он может сделать.
Раз уж мне удалось заранее просчитать его ходы, то я должен быть в состоянии рассчитать и количество попыток, которые мне потребуются, чтобы выиграть партию.
Наши руки двигаются с огромной скоростью, фигура за фигурой устанавливаются на клетку, территории начинают приобретать очертания.
Мой противник неплох. Но он и не великий, что работает в мою пользу.
Одна минута и тридцать пять секунд.
К этому моменту половина доски заполнена, мои фигуры затмевают его. Но есть один хитрый аспект в Го. Если он не объявит, что сдается, то игра может продолжаться бесконечно.
И вот, когда секунды летят, время идет, моя решимость победить крепнет. Я удваиваю свои усилия, мысленно представляя все возможные исходы, когда кладу фигуру.
Мне нужно загнать его в угол так сильно, чтобы у него не осталось другого выхода, кроме как проиграть партию.
Еще три хода, и он будет там, где я хочу. Один взгляд на него, и его губы дрожат, а все лицо вспотело от умственного напряжения.
Я поднимаю на него бровь, ожидая, что он сделает ход, которого нет.
Его плечи опускаются, и в конце концов он смиряется с тем, что является проигравшей стороной.
В комнате раздается гулкий писк, и все внезапно встают.
— Так-так, — говорит Майлз, распуская ноги и поднимаясь с дивана. Он медленно идет ко мне, его рука лежит на моей спине.
— Похоже, у нас есть победитель, — объявляет он, и на моем лице появляется самодовольное выражение. Я даже не задумываюсь о том, что может произойти с теми, кто проиграл, наслаждаясь похвалой Майлза и зная, что она ограничена.
В качестве мини-праздника Майлз приглашает меня в свой кабинет, предлагает мне стакан своего дорогого бурбона и рассказывает о своих грандиозных планах.
— Мы почти у цели, Влад, — радостно вздыхает он. — Мне кажется, я никогда не видел такого впечатляющего человека, как ты, мой мальчик. Ты превзошел все мои ожидания.
Я просто киваю, принимая все комплименты и клянясь стать лучше. Потому что, хотя вначале я не хотел, теперь я понимаю, что дело не только во мне.
Речь идет о революции в науке и в восприятии человека. Это просто эволюция, и я стремлюсь быть на вершине, когда эти результаты будут обнародованы.
Конечно, вначале я считал идеи Майлза странными и немного иррациональными. Но вскоре стало ясно, что он что-то задумал.
После многократных опытов моя кожа перестала болеть, боль медленным эхом отдавалась в мозгу, но я мог ее отключить. Мой разум тоже обрел новый фокус, когда ясность начала пробиваться сквозь старую дымку эмоций.
Он был прав. Избавление от чувств, и особенно от страха, было ни с чем не сравнимым освобождением. В сочетании с приливом адреналина, когда я разрезал плоть, препарировал органы и играл с тканями, это было почти божественно.
Я достаточно умен, чтобы понять, что между моими чувствами и моим высокомерием существует обратно пропорциональная зависимость. По мере того, как мои эмоции приглушались, росло мое высокомерие, мое тщеславие не знало границ.
Но это высокомерие также делало меня лучшим, потому что оно заставляло меня постоянно стремиться быть лучшим.
— А теперь твой приз, — добавляет Майлз, встает и показывает мне кочергу с металлическим кругом в верхней части, внутри которого выгравировано число сто.
Подойдя к камину, он опускает металл в огонь и наблюдает, как он раскаляется, а металл становится темно-красным.
— Ты официально совершил свое сотое убийство, мое маленькое чудо. Пришло время отпраздновать, — говорит он, берет раскаленную кочергу и предлагает мне показать ему свою кожу.
Я даже не вздрагиваю, срывая вырез, хватаясь за рубашку и указывая ему, чтобы он положил ее прямо на середину моей груди.
С довольной улыбкой он так и делает, и его счастье только растет, когда в воздухе появляется запах горелой плоти.
Как обычно, раздается легкий отголосок боли, но я отбрасываю его в сторону, сосредоточившись на этом важном дне.
Уже поздно, когда я вернулся в спальный корпус.
Ваня, как обычно, лежит на спине, раны на животе все еще не дают ей покоя после последнего эксперимента.
Слабость.
Я не могу удержаться, когда мой разум зацикливается на этих словах.
Она слабая. Не достойна.
— Ви, — киваю я ей, когда она приподнимается на локтях, чтобы посмотреть на меня.
— Тебя долго не было, брат, — говорит она своим сладким голосом, и на мгновение я чувствую незнакомый - почти забытый - толчок в груди.
— Я выиграл, — пожимаю я плечами, с гордостью показывая ей свое клеймо.
Она реагирует не так, как я ожидал. Она едва взглянула на меня, подтянув колени к груди, положив на них щеку и глубоко вздохнув.
Я тоже сажусь, ложась на свою сторону матраса.
— Мне страшно, брат, — шепчет она, ее голос едва слышен.
Страшно. Страх. Слабость.
— Почему? — механически спрашиваю я.
— Перемены, — она делает глубокий вдох, переводя взгляд на меня. — Перемены — это страшно, — замечает она.
— Это не так, — отвечаю я чуть более агрессивно, чем собирался. — Быть
