Шрифт:
Закладка:
XLVIII. «Лично я желал и часто молил богов, чтобы сам я ошибся в своем мнении, которое имел относительно примирения с плебсом, считая, что возвращение беглецов не будет ни достойным и справедливым, ни выгодным для нас, и всегда, сколько раз этот вопрос ставился на обсуждение, я первым из всех и, в конце концов, после того как остальные уклонились, единственный выступал против. Что же касается вас, сенаторы, кто надеялся на лучшее и с готовностью предоставлял плебсу все — и справедливое, и несправедливое, — я желал, чтобы вы оказались разумнее меня. 2. Поскольку, однако, дела у вас пошли не так, как я желал и молил богов, но как предполагал, и ваши благодеяния привели к зависти и ненависти, я воздержусь порицать совершенные вами ошибки и понапрасну вас терзать, что легче всего и, как правило, свойственно делать всем: вижу, что сейчас это будет неуместно. Но о том, каким образом мы исправим те прошлые ошибки, которые не совсем уж непоправимы, и будем разумнее в отношении настоящего положения, я попытаюсь сказать. 3. Впрочем, для меня не тайна, что свободно высказывая свое мнение об этом, я покажусь некоторым из вас безумцем, жаждущим смерти, — для тех, кто сознает, сколь великие опасности влечет откровенная речь, и размышляет о несчастьях Марция, который именно из-за этого ведет ныне борьбу за свою жизнь. 4. Но я не считаю, что о собственной безопасности следует заботиться больше, чем об общественной пользе. Ведь жизнь моя, о сенат, уже ввергнута в опасности ради вас и посвящена боям за отечество. А потому, что бы ни было угодно божеству, я мужественно это выдержу — как вместе со всеми, так и с немногими, а если необходимо, то и один, — ибо, пока я жив, никакой страх не помешает мне говорить то, что думаю.
XLIX. Во-первых, конечно, я хочу, чтобы теперь, наконец-то, вы твердо поняли то, что перед вами недоброжелательная и враждебная существующему строю плебейская толпа, и все, что вы, смалодушничав, ей уступили, потеряно вами напрасно и даже стало причиной презрения, поскольку уступки вами сделаны поневоле, а не из расположения и не по собственному почину. 2. Ведь посмотрите на это следующим образом. Когда плебс с оружием в руках отложился от вас и осмелился открыто стать вашим врагом, будучи ничем не обижен, но ссылаясь на невозможность выплатить долги заимодавцам, и заявил, что, если вы проголосуете за отмену долгов и освобождение от наказания за проступки, которые он совершил во время раскола, то больше ничего просить не будет, тогда большинство из вас (хотя, конечно же, не все), введенное в заблуждение советчиками, приняло решение — о, если бы этого никогда не случилось! — отменить установленные в отношении кредита законы и не мстить ни за одно из содеянных тогда преступлений. 3. Плебс не удовольствовался получением такой милости, о которой он говорил, что, помышляя о ней одной, отложился от патрициев, но тут же стал требовать другой дар, еще больше этого и беззаконнее, — предоставить ему право ежегодно назначать трибунов из своей среды, — выставляя предлогом наше могущество, чтобы, мол, имелась какая-нибудь помощь и убежище для обижаемых и притесняемых бедняков, а на самом деле злоумышляя против существующего политического строя и желая переменить порядки на демократические. 4. И ведь убедили нас советчики позволить, чтобы эта должность появилась в государстве, служа общественному злу и, в особенности, неприязни по отношению к сенату, хотя (если только вы помните) я громко протестовал и призывал в свидетели богов и людей, что вы ввергнете общество в бесконечную междоусобную войну, и предсказывал все, что у вас произошло.
L. Что же сделал добрый наш плебс после того, как вы уступили ему и эту должность? Он распорядился столь великой милостью и принял ее не с уважением и благоразумием, но, как будто бы мы испугались его силы и струсили, нам...[801] сказал затем, что следует объявить эту должность священной и неприкосновенной, укрепив ее клятвами, требуя, таким образом, почести больше той, которую вы дали консулам. Вы стерпели и это и, став над принесенными в жертву животными, поклялись погибелью своей и своих потомков. 2. Что же сделал плебс, получив и это? Вместо того чтобы быть признательным вам и поддерживать исконную форму правления, он, начав с этих выгод и воспользовавшись этими беззакониями как основой для следующих, вносит законы без предварительного постановления сената и ставит их на голосование без вашего согласия, не обращает внимания на решения, которые вы принимаете, и обвиняет консулов в плохом управлении государством. А то, что случается вопреки вашему с ним договору, — ведь много есть такого, чего не в состоянии предусмотреть человеческий разум, — он приписывает не стечению обстоятельств, как следовало, но вашему намерению. Ссылаясь на то, что вы строите козни против него и он опасается, как бы вы не отняли у него свободу или не изгнали из отечества, он сам постоянно это же замышляет против вас и от тех бедствий, которых, как говорит, он боится, ограждает себя явно не иначе, как поступая так же первым. 3. Ведь плебс много раз демонстрировал это и раньше и по многим поводам, о которых в данный момент я вынужден не напоминать, но особенно, когда вот этого Марция, — человека, преданного родине[802], происходящего не от безвестных предков и не уступающего никому из нас в доблести, — он попытался казнить без суда, обвинив в том, что тот злоумышляет против плебса и высказывает здесь предосудительные мысли. 4. И если бы консулы и более здравомыслящие среди вас, ужаснувшись этому делу, не объединились и не сдержали их беззаконие, то за один тогда день вы лишились бы всего: и что отцы, приобретя ценою многих тягот, оставили вам, и что сами вы имеете, выдержав баталии не менее тяжкие, чем они, — вашего авторитета, главенства, свободы. Вы же, — кто благороднее и кого не удовлетворило бы только существовать, — если бы вам не суждено было жить вместе
