Полиция арестовала нескольких подозреваемых, но преступник так и не был найден. Кражи тем не менее прекратились, и со временем история забылась.

Здесь, мне кажется, было бы как раз к месту привести то, что Джон рассказал мне только гораздо позднее, фактически в последние годы, когда колония уже была основана и процветала, но еще не была обнаружена «цивилизованным» миром. Уже тогда я раздумывал над тем, чтобы начать писать его биографию, и завел привычку делать небольшие заметки, касающиеся самых значительных происшествий или разговоров. Поэтому рассказ о том убийстве я могу передать вам практически словами самого Джона.

«Я в те дни находился в ужасном состоянии ума, – сказал мне Джон. – Я понимал, что отличаюсь от всех человеческих существ, которых мне приходилось встречать, но еще не осознавал насколько. Я не знал, что буду делать со своей жизнью, но чувствовал, что вскоре в ней должно появиться нечто значительное и что я должен к этому подготовиться. Кроме того, не забывай, я был ребенком и обладал детской тягой к мелодраматизму в сочетании с хитростью и находчивостью взрослого.

Я вряд ли сумею заставить тебя по-настоящему понять, какая ужасная путаница царила у меня в голове, потому что твой разум работает иначе, чем мой. Но вообрази: я обнаружил, что живу в совершенно сбивающем с толку мире. Населяющие его существа построили огромную систему мыслей и знаний, которая, как я прекрасно видел, была практически полностью ошибочна. Как бы сильно я не путался, мой здравый смысл все еще был при мне, и с моей точки зрения, самым точным описанием этой системы было «безумие». Я не мог отыскать точного определения – я был слишком молод, мне не хватало информации. Огромные области знаний все еще находились вне пределов моего понимания. Так что я тогда был как человек, запертый в полной темноте в незнакомой комнате, где он пытается вслепую нащупать путь среди каких-то странных предметов. И все это время я отчаянно жаждал приняться за работу, не представляя даже, в чем она заключалась.

Прибавь к этому, что чем старше я становился, тем более одиноким себя ощущал, так как все меньше и меньше людей способны были понять хотя бы половину того, что я говорил. Конечно, рядом со мной всегда была Пакс. Она действительно могла помочь, потому что порой видела вещи так же, как я. А если не видела, то ей, по крайней мере, хватало здравого смысла предположить, что видимое мной – реальность, а не просто игра воображения. Но, в конце концов, она все-таки была одной из вас. Был ты – еще более слепой, чем Пакс, но полный сочувствия и всегда готовый поддержать».

Здесь я прервал его и вполовину в шутку, вполовину всерьез заметил: «Верный пес, по меньшей мере. – Джон рассмеялся, и я добавил: – Порой на одной преданности подымавшийся до понимания, обычно недосягаемого для моего песьего сознания».

Он взглянул на меня и улыбнулся, но, вопреки моим надеждам, ничего не сказал.

«Так что, – продолжил он, – я чувствовал себя ужасно одиноким. Я как будто жил в мире призраков, оживших масок. Я не мог найти ни одного по-настоящему живого человека. Мне казалось, что, если одного из вас проколоть, вместо крови наружу вырвется только воздух. И я не мог понять, почему вы были именно такими. Как будто от меня что-то ускользало. Проблема была еще и в том, что я не мог достаточно ясно понять, что во мне делало меня иным.

Из всей этой путаницы проистекали два ясных вывода. Первый, и самый простой, – я должен стать независимым, заполучить власть. В безумном мире, где я жил, это означало заполучить много денег. Во-вторых, мне нужно было торопиться, чтобы получить как можно больше опыта в самых разных сферах и осознать свою реакцию на разного рода переживания.

Детское нетерпение говорило, что мне следует любой ценой начать выполнение этих планов, совершив несколько краж. Так я добуду деньги, получу опыт и смогу внимательно наблюдать за собственной реакцией на него. Совесть меня совершенно не беспокоила. Я чувствовал, что мистер Магнат и ему подобные получили бы по заслугам.

Для начала я принялся изучать техническую сторону, во-первых, с помощью книг, во-вторых, беседуя со своим другом-полицейским, которого впоследствии вынужден был убить. Кроме того, в качестве эксперимента я совершил несколько невинных вылазок к соседям. По ночам я проникал в один дом за другим и находил скромные сокровища их хозяев, но ничего не забирал и возвращался в постель, вполне удовлетворенный своими успехами.

Наконец, я почувствовал себя подготовленным к настоящей работе. В первом доме я взял только какие-то старомодные украшения, наличные деньги и серебряное блюдо. Заполучить эти предметы оказалось удивительно легко. А вот избавиться от них, как я обнаружил, было куда более рискованным делом. Я договорился с казначеем судна дальнего плавания. Раз в несколько недель он возвращался в свой дом у нас в пригороде и покупал мою добычу. У меня не было сомнений, что он получал в десять раз больше, продавая эти вещи в заграничных портах. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, насколько мне повезло. Та часть моего предприятия, что касалась сбыта, легко могла стать катастрофой, если бы скупщика заметила полиция. Но я в то время был слишком невежественным, чтобы осознавать опасность. Несмотря на весь мой ум, у меня просто не было нужной информации.

Несколько месяцев все шло гладко. Я побывал в десятках домов и получил несколько сотен фунтов от скупщика. Но вся округа, конечно же, начала беспокоиться из-за волны краж. Поэтому, чтобы рассеять внимание полиции, мне пришлось распространить свою деятельность и на другие районы. Было очевидно, что, если я стану продолжать в том же духе, рано или поздно меня поймают. Но я уже втянулся в эту игру. Она давала мне ощущение независимости и власти. Особенно независимости – от нашего безумного мира в первую очередь.

Я дал себе слово, что предприму три последних вылазки. Первой из них – и единственной, которая произошла на самом деле, – была кража в доме Магната. Я тщательно изучил округу и все полицейские патрули. В ночь кражи все шло по плану до тех пор, пока я, набив карманы жемчугами и бриллиантами миссис Магнат (при полном параде она, должно быть, выглядела как сама королева Елизавета), не стал пробираться назад по декоративной балке на фасаде. Внезапно снизу меня осветил свет фонарика, и раздался негромкий голос: «На этот раз ты попался, приятель». Я не произнес ни звука, так как узнал голос, и не хотел, чтобы он узнал мой. Внизу стоял констебль Смитсон, мой хороший знакомый, который невольно столь многому меня научил.

Повиснув без движения на одних кончиках пальцев, я отчаянно размышлял и старался не отворачивать лицо от стены. Но попытка была напрасной, так как он сказал: «Соберись, Джон, и спускайся, а то еще свалишься оттуда и сломаешь ногу. Ты – настоящий игрок, но на этот раз тебя обыграли».

Я висел неподвижно от силы секунды три, но этого времени мне хватило, чтобы представить себя и весь мой мир отчетливо, как никогда. Та мысль, которую я так долго пытался нащупать, внезапно предстала передо мной совершенно ясно и определенно. Я и прежде не раз думал о себе как о представителе иного биологического вида, чем Homo Sapiens, к которому принадлежала эта верная ищейка, державшая сейчас фонарик. Но только тогда я впервые осознал, что отличие между нами было, так сказать, глубочайшей духовной пропастью. Что смысл моей жизни и мое отношение к ней должны отличаться от всего, что могли себе вообразить обычные человеческие создания. Что я стоял как бы на пороге мира, совершенно недоступного шестнадцати тысячам миллионов властвовавших на планете примитивных животных. Открытие это пронзило меня почти парализующим страхом – едва ли не впервые в моей жизни. Я ясно увидел, что игра с кражами не стоила свеч, что я вел себя во многом как одно из низших созданий, рисковал своим будущим – и чем-то еще, гораздо более важным! – ради глупого поиска личного самовыражения. А если этот добродушный пес меня схватит, я могу потерять еще и независимость. Окажись я в руках закона, меня заклеймят и выставят на всеобщее обозрение. Этого нельзя было допустить. Все мои детские выходки были лишь первыми неверными шагами, подготовкой к делу всей моей жизни, картина которой теперь более или менее ясно стояла перед моими глазами. Моей задачей, как единственного в своем роде существа, было «развитие духа» на этой планете. Именно эти слова вспыхнули в моем сознании. Тогда я имел лишь смутное представление о том, что такое «дух» и каким должно быть его «развитие». Но вполне ясно понимал, что для выполнения этой миссии мне придется либо стать во главе уже существующего вида и привести его к новому, совершенному состоянию, либо, если это окажется невыполнимым, создать собственное, более перспективное человечество.