Бедная женщина уже собиралась бежать к собору, надеясь, что муж ее там вместе с хозяином, и тут на лестнице с нею столкнулся Егорушка Демин, он пришел к Монферрану за каким-то делом. Узнав о случившемся, Егор страшно переменился в лице и, пробормотав какие-то несвязные слова, кинулся на строительство. Алексея Васильевича он искать не стал, он знал, что тот ничего сделать не сможет… Единственной мыслью скульптора было поскорее отыскать Монферрана. На свое счастье, он нашел его почти сразу. Огюст уже собирался из собора ехать к кому-то из заказчиков…

Ни слова ни говоря, молодой человек кинулся в ноги к своему покровителю и в ответ на ошарашенное: «Что это значит?!» – закричал:

– Август Августович, вы жизнь мою можете спасти! Если только Елена умрет, не жить и мне на этом свете… А она вот-вот может погибнуть!!! Пропуск мне достаньте через кордон!

– Какой еще кордон?!

Путано и несвязно Егор рассказал архитектору о страшном происшествии. Выслушав все, Огюст только махнул рукою:

– Ах, было бы из-за чего с ума сходить… Не умерла же она и, думаю, не заболела, раз смогла вестового уговорить, да небось и сумму ему вручить немалую, не то бы он на Мойку заезжать не стал. Ладно же, не мечись, я достану пропуск, только тебя не пущу, ты натворишь Бог весть чего… Сам поеду!

Выехать Монферрану удалось только около полудня следующего дня – добыть разрешение у генерал-губернатора оказалось не так просто. Впервые архитектор отправился в такую дальнюю дорогу без Алексея, а ведь именно в этот раз верный его слуга ни за что не хотел оставаться…

– Я тебе привезу ее, слово даю! – уверил Огюст Алексея. – А помощи от тебя мне не будет, одно беспокойство. С меня холеры твоей на всю жизнь хватит.

Кучер Яков гнал лошадей во всю их лошадиную прыть, и до кордона на дороге они добрались уже в начале седьмого часа. Оставив возле кордона свою карету, архитектор в сопровождении одного из солдат подошел к сторожке, где обосновался петербургский комиссар.

Прочитав выданный ему пропуск, чиновник, и без того завороженный мундиром статского советника и сиянием орденов (Огюст знал, что делал, надевая их в дорогу), вскочил перед важным гостем навытяжку и осведомился, что их милости будет угодно узнать.

Когда архитектор рассказал, в чем дело, комиссар заулыбался и, весело покручивая перо пальцами, проговорил:

– Тут она, артистка, ваша милость! Приехала, как мне удалось выяснить, вместе с хозяином имения, помещиком Селивановым, как сказывали мне, знакомым ее давним. Будто бы она его в Париже знала и от приглашения его в имение не отказалась. Ну а тут такое вышло приключение. Уж, кажется, где бы стать чуме? На юге. А она вон, на севере объявилась. Уже сейчас, смею вашей милости доложить, шестнадцать человек скончалось, восемь ныне в одной избе пребывают, для больных выделенной, то есть те, кто ныне болен. А помещик сам заперся в своей спальне, никого туда не пускает, разложил вокруг себя пистолеты и орет через окошко, что каждого, кто сунется, пристрелит.

– Послушайте, – морщась от этой подробнейшей информации, прервал чиновника Монферран. – Помещик меня не интересует. Пускай там хоть с голоду помрет. Артистка-то жива? Где она?

– Так точно-с, жива артистка! – охотно сообщил комиссар. – Ныне она в северном крыле усадьбы, в отведенных ей комнатах со своей компаньонкой, смею заметить, тоже особой очаровательной.

– Но она… мадемуазель Самсонова не больна? – с тревогой спросил Огюст.

– А вот насчет этого я ничего вам сказать не могу. Раз в ту избу ее не отправили, так, надо думать, нет. Но не могу поручиться, не знаю-с. Поговорите с господином доктором. Из Аренсбурга приехал позавчера. Весьма учтивый и образованный молодой человек.

Доктора удалось отыскать почти сразу. На дворе усадьбы, к которой почти вплотную примыкала зачумленная деревня, возле колодца с замысловатым резным верхом, крепкий невысокий мужчина лет тридцати мыл руки над деревянным корытом.

– Вплотную ко мне не подходите, – предупредил он Монферрана, поворачивая к нему широкое обветренное лицо, окруженное темно-русой бородкой.

«Славянофил, – подумал Огюст. – Они все бороды носят…»

– Я только что из чумной избы, – пояснил доктор свое предупреждение. – Моюсь вот, но и это не дает гарантии… Вы кто?

Огюст назвал себя и объяснил цель своего приезда. Доктор усмехнулся:

– Вы – благородный человек, сударь. Могу вас обрадовать – госпожа Самсонова не больна, и я в этом совершенно уверен. Я к ней не притрагивался, скажу честно, просто боялся ее же и заразить, но и так все видно. У нее была еще вчера легкая лихорадка, но это всего только расстроенные нервы. Должно быть, она страдает порою истерическими приступами. Вы желаете увезти ее?

– Если это возможно, – сказал Монферран. – Ее отец и мать умирают от страха за нее. Вы позволите?

– Если позволит начальство, то я возражать не буду, – кивнул бородатый лекарь. – Два дня к ней никто не входил, кроме ее француженки-компаньонки, а та дальше этого двора тоже не ходила. Что до еды, то у них, кажется, было что-то запасено, во всяком случае, эта бойкая девица, я разумею компаньонку, ничего не вносила в дом. Впрочем, пойдите и сами расспросите, что и как. Дверь в комнаты артистки вот та, с левого крыла. К правому не подходите: идиот-хозяин вчера пальнул в меня из пистолета. Он рехнулся от страха и, сдается мне, вот-вот умрет от белой горячки… Чума к таким болванам не пристает.

Пять минут спустя Огюст вошел в комнату мадемуазель Самсоновой. Елена, увидав его, вскрикнула, вскочила и, кинувшись ему на шею, разрыдалась.

– Август Августович. – Она глотала слезы. – Господи, я так… так боялась… я думала… что уж ни матушки, ни батюшки не увижу, ни Миши, ни Сабины…

– Полно! – сердито и ласково проговорил Монферран. – Теперь о них плачешь, а могла бы к ним ехать и побыстрее и в имения не заворачивать. Вот для чего тебя сюда занесло, а?

– Сама не знаю. – Она тихо всхлипнула на его плече. – Не подумайте ничего дурного. Просто господин Селиванов пригласил меня… Он давно в меня влюблен… еще в Париже слал письмо за письмом. Конечно, ничего лишнего он себе не позволял, не то бы я заезжать к нему не стала… Я не хотела, чтоб и дома знали об этой моей глупости, да вот как вышло! Господи, что Егор-то подумает?

– Егор?! – Огюст вдруг почувствовал, что не может сдержаться. – Ты про него вспомнила? Не волнуйся, мадемуазель Звезда, он-то ничего плохого о тебе подумать не может… Он в ноги мне повалился, чтоб я кинулся спасать тебя отсюда, будто не знал, что я и так кинусь… Мне вчера вечером пропуска было не достать, я только с утра добрался до генерал-губернатора, так Егор всю ночь просидел у нас в гостиной, как мы с Элизой его ни уговаривали лечь, он не лег, не сумел… Ах, да к чему я тебе говорю это? Что тебе до него? Разве ты кого-нибудь любишь?

Елена отшатнулась. Ее глаза, окруженные темными кругами лихорадки, болезненно вспыхнули.