Шрифт:
Закладка:
Известие об этом свидании находим в письме из Ганновера какого-то неизвестного очевидца события, попавшем в руки тайного венецианского агента и переданном им своему правительству. «В четырех милях отсюда, — пишет очевидец, — в сельском доме, называемом Коппенбрюгге, был царь московский, который туда прибыл во вторник вечером и нашел там весь здешний светлейший двор со светлейшей курфюрстиной Бранденбургской и светлейшим герцогом Цельским, которыми он был приветствован и великолепно угощен; туда отправились ради этого гофмаршал, все чиновники с половины Ганновера. Ужин начался в 101/2 часа и окончился в 3. Было установлено, чтобы кавалеры, которые служили их высочествам, выпили натощак пять больших бокалов рейнского вина, которое им подносил сам царь. После стола остальная часть ночи прошла в музыке и в танцах и сам его величество танцевал польский. Он — государь высокого ума, судя по ответам, которые он давал через переводчика, так как говорил только на своем языке… Я его видел мельком, однако смогу, пожалуй, изобразить его портрет. Он роста выше обыкновенного, с гордым и в то же время величественным взглядом, глаза полны огня и находятся в постоянном движении, как и все его члены, редкие волосы, маленькие усы, одет по-матросски в красное сукно с несколькими небольшими золотыми галунами, белые чулки и черные башмаки»[913].
Много подробностей и деталей о свидании узнаем из писем обеих курфюрстин к тайному советнику Павлу Фуксу. «Теперь я могу отплатить вам, — писала младшая курфюрстина, — я видела великого царя: он назначил мне свидание в Коппенбрюг-ге (деревня в земле Целле). Он не знал, что там будет вся фамилия, и это было причиной, что с ним пришлось в течение часа вести переговоры, чтобы он показался. Наконец, он согласился на то, что в залу, где назначен был ужин, придут герцог Цельский, моя мать, мои братья и я; он пожелал войти туда в то же время другой дверью, чтобы не быть замеченным, так как большая толпа, которую он увидал на парапете при входе, заставила его уйти из деревни (I’avait fait ressortir de village). Моя матушка и я приветствовали его, а он заставил отвечать за себя г. Лефорта, так как казался сконфуженным и закрывал лицо рукой — ich kann hicht sprechen, — но мы его приручили; он сел за стол между матушкой и мной, и каждая из нас беседовала с ним наперерыв. Он отвечал то сам, то через двух переводчиков и, уверяю вас, говорил очень впопад, и это по всем предметам, о которых с ним заговаривали. Моя матушка с живостью задавала ему много вопросов, на которые он отвечал с такой же быстротой — и я изумляюсь, что он не устал от разговора, потому что, как говорят, такие разговоры не в обычае в его стране. Что касается до его гримас, то я представляла себе их хуже, чем их нашла, и не в его власти справиться с некоторыми из них. Заметно также, что его не научили есть опрятно, но мне понравилась его естественность и непринужденность, он стал действовать, как дома, позволил сначала войти кавалерам, а потом и дамам, которых сначала затруднялся видеть, затем велел своим людям запереть дверь, поставил около нее своего фаворита, которого он называет своей правой рукой, с приказанием никого не выпускать, велел принести большие стаканы и заставлял каждого выпить их по три и по четыре зараз, давая понять, что делает это, чтобы оказать честь каждому. Он сам подносил стаканы. Кто-то хотел дать стакан Quirini; он взял стакан сам и поднес его Quirini — это деликатность, которой мы не ожидали. Я позвала музыку, чтобы посмотреть, какое она произведет на него впечатление; он сказал, что она ему очень нравится, в особенности Фердинандо, которого он вознаградил так же, как и придворных кавалеров, стаканом. Чтобы сделать ему удовольствие, мы пробыли четыре часа за столом и пили по-московски, т. е. выпивая зараз и стоя за здоровье царя.
Фридрих (курфюрст) также не был забыт. Впрочем, царь пил мало. Чтобы посмотреть, как он танцует, я попросила г. Лефорта позвать своих музыкантов, которые пришли после ужина. Но он не хотел начинать, не посмотрев сначала, как мы танцуем, что мы и сделали, чтобы доставить ему удовольствие и посмотреть, как он это делает. Он не хотел начинать, потому что у него не было перчаток, и велел их искать по своему поезду, но напрасно. Моя матушка танцовала с толстым комиссаром (Головиным); против них Лефорт в паре с дочерью графини Платен и канцлер (Возницын) с ее матерью; все это прошло очень степенно, и московский танец нашли очень красивым. Все были очень довольны царем, и он казался также очень доволен. Я очень желала бы, чтобы вы также были довольны сообщением, которое я вам сделала, если вы найдете его удачным, вы можете развлечь им курфюрста. Вот достаточно, чтобы вам надоесть, но не знаю, что с этим делать; мне хочется говорить о царе, и, если бы я набралась смелости, я сказала бы и еще… что остаюсь готовая к вашим услугам София-Шарлотта. P. S. Шут царя был также; он очень глуп, и мы умирали со смеху, видя, как его хозяин, взяв метлу, стал его чистить»[914].
Курфюрстина-мать, София Ганноверская, описывает ту же встречу с еще большими подробностями: Герренгаузен. 11 августа 1697: «Теперь надо вам рассказать, что я видела знаменитого царя. Его величество до Везеля был доставлен средствами курфюрста; но затем он должен был проезжать через Коппенбрюгг — лен нашего дома, принадлежащий принцу Нассау во Фрисландии. Мы испросили аудиенцию у его царского величества (он везде
