– А что главное?

Монгол пожал плечами.

– Запишемся, а потом ты скажешь, что я заболел. Во, точно! Руку сломал.

– Ладно, – нехотя согласился Том. – А ты?

– Что – я?

– Чем заниматься будешь?

– Поеду.

– Бомжевать?

– Не, ну его, – Монгол фыркнул. – Не, этого с меня хватит. Я цивильно хочу. Вокруг мир такой большой, жизнь везде крутится, и только у нас – болото. Сто лет пройдет, а ничего не произойдет. Наверное, поэтому и тянет. А вот куда и зачем, я еще не определился. Может, в Москву. Может, в Питер. А может – в Абхазию.

– Если тянет, надо ехать. А то потом всю жизнь жалеть будешь. – Том вздохнул, усмехнулся. Ему страшно не хотелось говорить эти слова, но он пытался быть честным. – Тем более что ты теперь где угодно выживешь.

– Без базара. Я когда приеду – оттуда позвоню. Бувай.

Он хлопнул Тома по плечу и зашагал к своему дому.

Неофит

В октябре на даче стало совсем уныло и холодно. Земля вокруг дома совсем раскисла от дождей, и он перебрался домой.

Неожиданно для себя Егор вдруг стал домоседом, выбираясь только в магазин, на репетиции или в церковь. Еще полгода назад его было сложно застать дома, но теперь дружеские попойки его совсем не манили. Они стали вдруг бессмысленными, шумными, пресными. В душе заполнилась, зажила какая-то неясная, едва ощущаемая пустота, которую он не осознавал ранее и почувствовал только сейчас, ощутив от нее избавление. Будто человек, долго носимый по воле волн, добрался, наконец, до берега и, коснувшись уставшими ногами дна, почувствовал его прохладную успокаивающую основательность.

Он изо всех сил стремился улучшить себя, со странным восторгом уничтожая следы былого. Стены комнаты, заклеенные любимыми плакатами, теперь давили на него, шумели вокруг нескончаемым людским гомоном. «Что хотят сказать мне все эти люди? Зачем я с ними живу?» – Он сделал ремонт, переклеив комнату в нежно-зеленый, а кассеты, плакаты и редкие самиздатовские журналы раздал друзьям.

«Поехала крыша», – пожимали те плечами, поглядывая на него со смесью страха и сочувствия и молча разбирая трофеи.

В храме он стоял, как столб, как солдат на посту, молясь о том, чтобы спастись, и чтобы отец вернулся в семью. Однажды в конце службы какая-то большая птица неожиданно хлопнула крыльями над самой головой. Его обдало воздушной волной. Он глянул вверх, но птицы не было, а люди вокруг ничего не заметили.

«Это ангел! Со мной произошло чудо! Господь слышит меня!» – Его душа затрепетала от радости.

В церкви его ровесников не было, а со старухами было сложно найти общий язык. Они знали, когда нужно петь, а когда следует стать на колени, но не могли ответить на его вопросы о вере и о Боге. Это было так не похоже на тот монастырь. От пожилых прихожанок, как ему казалось, веяло не просветленным животворящим знанием, а дремучим суеверным страхом, перемешанным с каким-то липким, неприятным подобострастием.

Иногда он ловил себя на мысли, что тяготится ранними воскресными службами, что хочет вернуться туда, в простоту и наивность своего дохристианского бытия. Но Церковь поила его душу чем-то таким, от чего он уже не мог, не был готов отказаться. Иногда, вспоминая свою жизнь, он ужасался грубости и лукавству, внутренней кособокости своего тогдашнего устроения, которое увидел только сейчас, и с которым так легко уживался раньше.

Ему помог случай. Как-то раз после службы их священник, отец Михаил, которого местные бабушки почитали за святого, заканчивая проповедь, сказал:

– Братия и сестры! К нам приехал главный бес! Не допустим поругания нашего богоспасаемого города!

Оказывается, их город решил посетить известный экстрасенс Кашпировский.

В нужный час православные собрались у местного Дворца культуры – помпезного здания с колоннадой, стилизованного под греческий храм. Поток людей с иконами и хоругвями, распевая молитвы, медленно кружил вокруг ДК, чтобы не допустить внутрь известного целителя. Егор, распевая молитвы, плыл вместе со всеми. Неподалеку от него толкались двое молодых семинаристов.

– В нем одно постижимо – его беспредельность и непостижимость, – вполголоса, чтобы не мешать другим петь, говорил один. – Поскольку он превыше всего существующего, то катафатически говорить о нем невозможно.

– Безусловно, ведь ортодоксия есть прежде всего ортономия и ортопраксия. Что в переводе с греко-афонского означает: православие есть правомыслие и праводелание, – соглашался другой. – Поэтому увидеть Божественный мрак можно, лишь достигнув высшей ступени святости, то есть преодолев все мистические озарения и небесные звуки.

В это время ко Дворцу культуры подъехал черный «мерседес», и из него, в сопровождении двух крепких людей, вышел знаменитый экстрасенс. Поток верующих перемешался, часть из них бросилась к центральному входу и заблокировала вход. У машин тем временем тоже поднялась метушня. Сеанс группового исцеления оказался под угрозой. Том бросился к тяжелым дубовым дверям Дворца.

– Освободите проход! – послышалось изнутри: ее пыталась открыть администрация ДК.

– Пропустите! – Я Кашпировский! – Экстрасенс под прикрытием охраны уже продирался ко входу.

– У неоплатоников сфера бытия даже на самых высоких ступенях обязательно множественна, в ней нет простого первопринципа! – Рядом кряхтел один молодой человек, не давая двери открыться. – Поэтому и Бог у них непостижим: душа, касаясь какого-либо предмета, игнорирует все остальное.

– Безусловно, Бог Откровения не есть Бог философов! – отвечал ему второй семинарист, прикрывая собой узкий проход у ближайшей к двери колонны. – Святой Григорий Нисский вообще говорил: всякое приложимое к Богу понятие есть идол!

– Идол! Идол! Антихрист! – подхватила какая-то бабка. – В аду тебе гореть!

Черный ход тоже оказался заблокирован. Целителя не пустили.

– Я работал в США! Я все расскажу американскому послу, – гневно кричал Кашпировский, возвращаясь к машине. – Он меня знает. Перед ним сам Кучма на цыпочках ходит. Вот погодите, – он вам устроит!

– Спаси, Господи, люди твоя! – пели ему вслед.

Кашпировский, погрозив кулаком напоследок, уехал. Это была победа.

– Пацаны, привет. – Егор подошел к семинаристам и, не зная что сказать, спросил наугад: – У вас Григорий Нисский есть?

– А если найду? – подхватил один из семинаристов, и они рассмеялись.

Для расширения кругозора ему посоветовали перво-наперво ознакомиться с трудами Исаака Сирина, Максима Исповедника и Дионисия Ареопагита.

– Я и не слышал о таких, – сказал он.

– У нас один священник знакомый есть, отец Симеон. Он святоотеческие книги сам с греческого переводит. Макарий Коринфский, Никодим Святогорец… Ты знаешь, сколько их всего на русский переведено?

– Нет, не знаю. – Том пожал плечами.

– Всего вот столько, – показал пальцами один.

– А не переведено во-от столько! – широко раздвинул руки другой.

– Приходи на воскресную школу. Это в