Шрифт:
Закладка:
– Ладно, – наконец сказала она. Мягко улыбнулась, лениво оглядывая пустой перрон. – По сколько платите?
– Да вы что?! – театрально ужаснулся Том. – Естественно, бесплатно! Только бескорыстие приносит людям подлинную пользу. Вам обязательно зачтется.
– Бесплатно? – кисло фыркнула проводница. – Бесплатно во-он там, на буферах езжайте.
Ткнув пальцем в конец вагона, она захлопнула дверь.
– Приехали. – Монгол зло швырнул сумку на влажный асфальт платформы, и, усевшись на нее, достал сигарету. Том тоскливо взглянул на грязный состав, на сияющую пузатую шкатулку вокзала. Он не хотел, он никак не мог поверить в то, что они потеряли такой шанс. Что им придется остаться здесь до утра. По инерции он побрел в конец вагона, хотя это уже было явной глупостью. И вдруг крикнул:
– Саня! Сюда!
В три прыжка Монгол оказался рядом.
– Смотри!!!
В торце вагона, прямо над буферами, была дверь. Маленькое окошечко чернело вверху, оно было разбито. Света в тамбуре не было.
– Высоко. Не залезем, – засомневался Монгол.
– Монгол, ты чего? Заболел? – Том мигом рванулся к вагону, дотянулся до ручки торцевой двери, дернул ее. Дверь была закрыта. Схватившись за ручку, он влез на буфер и, балансируя на нем, забросил сумку внутрь тамбура, а затем, переступив на замок вагона, просунул в окошко руки и голову. Упираясь локтями в стену, скользнул, как змея, вниз, пока не уперся руками в пол. Вскочил, выглянул наружу.
– Сумку давай!
Монгол бросил ему сумку, быстро влез следом. В тамбуре была полная тьма. Том нащупал угол, сел на пол. Под ногами глухо звякнул металлический совок для угля. Где-то рядом затаился Монгол.
Поезд вновь свистнул. Долго, будто нехотя тащились секунды. Вдруг вагон качнуло, и мимо окна медленно, как-то совсем буднично прополз тускло освещенный столб.
– Поехали! – еще не веря, с трудом сдерживая радость, прошептал Том. Они снова затаились, словно боясь спугнуть удачу. Впереди был близкий Богодухов, в котором поезд делал остановку. Выходить там совсем не хотелось. Поезд все уверенней набирал ход, вместе со скоростью все сильнее ликовало сердце. Прошло пять минут.
– Я думаю, она не зайдет сюда. Раз сразу не зашла, то и делать ей тут ночью нечего.
– Она даже не доперла! Ее габариты не позволяют ей прикинуть, что мы могли пролезть в такую небольшую дыру.
В этот момент дверь распахнулось, и в тамбур кто-то вошел. Сухо чиркнула спичка, осветилось небритое лицо немолодого человека.
Том негромко кашлянул.
– Хто тут?! – испуганно ойкнул пассажир. Он снова зажег спичку, поднял повыше, кое-как осветив черную нишу тамбура.
– Зайцы! – с тихим вызовом проговорил Монгол.
– А! От молодци, хлопци! – сказал пассажир. – От это правильно! От это я понимаю! И одобрюю!
Докурив сигарету, он вышел.
Они благополучно проехали Богодухов. Поезд мерно шатался, притормаживая на полустанках, проезжая мосты, села, переезды. Тому хотелось растянуться, отдохнуть, но делать это на заплеванном полу тамбура было выше его сил.
«Чистюля нашелся». – Он встал, облокотившись на прутья двери, посмотрел за окно, закрыл глаза… И вдруг уснул. Он стоял и спал, казалось, целую вечность, пока поезд не дернуло на ближайшем переезде.
Тамбур на миг осветился лучом фонаря. Монгол тихо посапывал, сидя в углу на сумке и положив на колени руки.
«Какая уже разница? Все равно стирать». – Том бросил сумку в углу напротив, сел, вытянув ноги, и тут же уснул.
Они проснулись под утро. Их разбудил все тот же мужик. Зайдя в тамбур, он достал из кармана фляжку.
– Подкрепитесь, хлопци. Цэ коньячок, – радостно объявил он.
Том сделал несколько больших, жадных глотков. Коньяк обжег пустой желудок, горячей волной ударил в голову. Лицо стало ватным, тело наполнилось ободряющим теплом.
– Вот спасибочки, добрый человек! – прошептал Том.
– Да я шо ж, я не понимаю, як воно вам? – говорил мужик. – Пыйте, хлопци. В мэнэ ще йе.
Солнце уже встало, когда, наконец, за окном замелькали родные дома, мосты, озера. Они поглощали глазами нехитрый знакомый пейзаж и не могли им насытиться. Каждый клочок казался таким близким, что хотелось выпрыгнуть из поезда прямо на ходу.
Перед самым городом поезд сбавил ход. За окном потянулись одноэтажные домики привокзальных контор, и, наконец, медленно и торжественно появился знакомый перрон с его вечными собаками и голубями.
– Ну, здравствуй, мама-родина. Пошли, что ли? – Монгол указал на дверь.
– Нет! Как влезли, так и вылезем, – пьяно отрезал Том. – Пусть эта баба знает, что такое панки на буферах.
Вылезать оказалось гораздо неудобнее: нужно было исхитриться, чтобы, вися головой вниз и держась за ручку, не разбить голову о бетонные шпалы. Но эта трудность была последней в их длинном пути, и поэтому казалась совсем несерьезной.
Том отряхнул штаны, оглянулся. Вагон стоял как раз напротив милицейских окон. Ему стало почему-то смешно.
На счастье, было раннее утро, и у двери отделения никого не было.
Они влезли на платформу, как ни в чем не бывало прошли мимо дверей последнего вагона. Заспанная проводница их не узнала.
– Мерси большое. У вас отличные буфера! – Монгол поднял кверху большой палец.
Женщина открыла рот, и забыла его закрыть. Наконец, опомнившись, крикнула вслед:
– А я знала! Я знала!
– Ну что, пока? – спросил Монгол. Это будничное прощание прозвучало так непривычно.
– Ты куда? Мы вроде у меня на даче жить собирались, – удивился Том.
– Я тут подумал… Я домой поеду. Не сидят же они у меня дома, в засаде. А я устал, спать хочу. Хочу поесть, помыться. Горячую ванну с пеной хочу. Ведро борща. Таз холодца. Всего хочу.
– Ладно. А я сразу на дачу потопаю. Если будут проблемы, – заходи.
– Ну, давай. – Монгол замялся, поправил ремень сумки. – А нормально съездили, да?
– Ага. Цыплята осенью вернулись: самое время считать.
Они обнялись, от души похлопав друг друга по плечам и спине, и, наконец, разошлись по железнодорожным путям в разные стороны.
Том шел, прислушиваясь к себе, но не чувствовал ничего, кроме усталости и рези в глазах. Навстречу спешили на работу первые прохожие. Они были удивительны в своей обычности. Он смотрел на них, как чужестранец смотрит на загадочных, экзотичных аборигенов. Все они жили все время здесь, ходили на работу, пока он был где-то там, далеко. Уставал и жаждал, смеялся, страдал. Любил. Обрел веру. Он прожил там целую жизнь, а тут не прошло и двух месяцев.
Кончились, наконец, покосившиеся привокзальные сарайчики неведомых контор, дорога превратилась в тропинку. Вдоль рельсов рядом с
