Она делается внимательной, о чем ее ни попросишь, все сделает, дарит людям подарки, хочет родить ребенка, но при этом ей смертельно надоедает Арно, который над чем-то целыми днями возится в их жалкой панельной квартире, в то время как его место там, на горных вершинах, и как бы хотелось купить ему хотя бы домик с садом, ей жалко его, и себя тоже жалко, из-за того, что вынуждена будет прожить жизнь с этим бедолагой, и фрау Кюнерт приходится после репетиций буквально силком заталкивать ее в машину, чтобы отправить наконец домой, а если вечером у нее спектакль, то она не то что не едет домой, а шляется до рассвета, спит с кем ни попадя, влюбляется, собирается развестись, потому что с нее достаточно, и болтает, кокетничает, пытается всех подряд, мужчин, женщин, ей это неважно, свести с ума, а если кто-то не поддается, ну, может быть, потому, что сам мучается той же проблемой вхождения в роль, то таких она ненавидит, терзает, подстраивает на репетициях козни, кляузничает на них, угрожает, однако и с ней поступают так же, и ненавидят, и кляузничают, и издеваются, потому я не должен думать, будто этот циклически повторяющийся процесс касается только Теи, да они все такие, это же сумасшедший дом, но теперь мы находимся в такой фазе, почему она и втолковывает мне, что нет никаких перемен, когда Тее приходится отступать, близится день премьеры, и нужно сбавлять обороты, она начинает догадываться, что снова осталась одна и никто не поможет ей, и не может помочь, она понимает, что сумасшедшие страсти, взбаламученные в ней реальными живыми людьми, ей можно использовать только на сцене, ибо если она захочет и дальше переживать их в жизни, она просто погубит себя, о нет, она вовсе не так импульсивна и сумасбродна, как я могу думать, она очень расчетлива и умеет беречь свои силы, в конечном счете ее интересует только одно, а именно, что будет происходить на сцене и как из себя это выжать, так что если, продолжила фрау Кюнерт, ей будет позволено дать мне совет, то она посоветовала бы мне верить в какие-то перемены в Тее только в том смысле, что каждая новая роль требует возбуждения безумных чувств новым способом, и количество вариантов тут может быть бесконечным, ведь Теи как таковой просто не существует, и как бы я ни старался, я никогда не увижу ее, вот теперь, например, я вижу перед собой не Тею, а только несоответствие или, как бы это сказать, разрыв, пропасть, что отделяет ее от той расчетливой и холодной дряни, которая, стоя над трупом свекра, уже мечтает стать королевой, на что здравомыслящий человек просто не способен – но только не Тея, которая никогда не бывает собой, ей всегда удается найти себя только в таких ролях, которые ей не подходят, потому что сама она – огромная пустота, зияние, и если я в самом деле хочу ей помочь, то должен помнить об этом.

Однако я и не собирался ей в чем-либо помогать, по-видимому, фрау Кюнерт ввела в заблуждение моя внимательность, моя предельная вежливость и чуть ли не рабское преклонение, которые объяснялись просто горячим интересом к Тее, и к тому же мне льстило, что такой же интерес проявляет ко мне и она, и если я вообще хотел кому-то помочь, то это был Мельхиор, и потому я чувствовал, что скорее я пытаюсь использовать в своих целях Тею, а не наоборот; фрау Кюнерт не удалось в достаточной мере ни разочаровать, ни обидеть меня, ибо я, выжидая, пока наступит подходящий момент для осуществления замысла, которым я был одержим, обдумывал все возможные неожиданности, вытекающие из характеров Теи и Мельхиора, с той холодностью, с какой профессиональный преступник готовится к серьезному делу.

А вот разобраться в том деликатном вопросе, почему иногда мы сперва подвозим фрау Кюнерт домой, иногда же без слов бросаем ее у театра, мне удалось далеко не сразу; о том, куда мы направимся, Тея заранее никогда мне не говорила, то ли сама не знала, то ли знала настолько, что это ее просто не занимало, главное – прочь отсюда, куда угодно, в другое место, одной или, вернее, со мной, что стало для нее своеобразной разновидностью одиночества, и если мы ехали куда-нибудь в Мюггельхайм, ко дворцу Кёпеник, или в природный парк, простирающийся к югу от Грюнау, или в Рансдорф, то сначала мы подвозили фрау Кюнерт до Штеффельбауэрштрассе, что было по пути, хотя возможно, Тея намеренно выбирала именно эти цели, когда хотела отвезти подругу домой, то есть выбор маршрута был в первую очередь данью признательности или вежливости по отношению к фрау Кюнерт, когда же мы направились на запад, в сторону Потсдама, в долину спокойно текущего по низине Хафеля, или, напротив, к востоку, в сторону Штраусберга, Зефельда, то Тея просто бросала подругу у служебного входа, в лучшем случае махнув ей рукой на прощание, и то далеко не всегда, но фрау Кюнерт, глотая обиду и ревность, делала вид, что не замечает этого, да и Тея вела себя так, как будто подобное обращение с подругой совершенно в порядке вещей.

Все это, разумеется, не оставалось без последствий, но, насколько я видел, их дружба эти последствия легко выдерживала.

Собственно говоря, каких-либо оснований сомневаться в том, что рассказывала мне фрау Кюнерт о Тее, у меня не было, в конце концов, она знала ее ближе и дольше, чем я, и с другой точки зрения, но не обязательно лучше меня, ведь она знала ее, как женщина может знать другую женщину, а те скрытые токи и завуалированные оттенки, которые в жестах, словах Теи, в телесных знаках были адресованы исключительно мужчинам, фрау Кюнерт могла наблюдать только со стороны, в то время как я в том или ином качестве был к ним приобщен, либо как просто объект, либо жертва, вынужден был ощущать их физически, собственной плотью; во всяком случае, перспектива, в которой мы видели Тею, была вовсе не одинаковой, а кроме того, я знал фрау Кюнерт уже достаточно хорошо, чтобы ориентироваться в запутанном лабиринте ее намерений и понимать систему и смысл ее преувеличений.

Например, чтобы верно оценивать тот факт, что, когда дело касалось разницы в возрасте, она неизменно ее завышала; так, разница между Теей и Мельхиором в действительности составляла вовсе не двадцать лет, точно так же неправдой было и то, что они