рано или поздно все же заводилась, все ее поведение напоминало совершенно неповторимое, почти хаотическое и всегда умилявшее меня сочетание дилетантской усердности и высокомерной небрежности; с одной стороны, она никогда не следила за своими действиями, постоянно о чем-то задумывалась, теряла контроль над дорогой и тем, что происходило в моторе и отражалось на приборной панели, а с другой, поймав себя на ошибке, на том, что мы в очередной раз вляпались в опасную ситуацию, она с испугом прилежной школьницы и, разумеется, с излишним рвением пыталась поправить дело, чему немало препятствовали очки, которые прыгали от ее маневров на лоб или, наоборот, сползали с носа.

Тем не менее рядом с ней я чувствовал себя в безопасности; когда я видел, что она не заметила приближающийся крутой поворот или не обратила внимания на разделительную линию и продолжала, несмотря на оживленное движение, ехать по встречке, мне достаточно было тихо заметить, какая гладкая, или влажная, или прямая, или извилистая здесь дорога, чтобы она скорректировала свои действия; признаться, это была не совсем обычная безопасность, потому что естественное для человека желание выжить искало зацепок не в правилах движения, а в каких-то более глубоких сферах; прежде всего я должен был мысленно распрощаться с жизнью, сказать себе, Боже мой, ну умру и умру, а дальше уже спокойно наблюдать за ее комическим стилем вождения, который говорил о том, что она слишком сильно верит в жизнь в целом, чтобы обращать внимание на какие-то мелкие требования безопасности; она занята другим делом и не может умереть так нелепо и глупо, и, не вмешивая в наши дела богов или провидение, просто своими движениями она объясняла мне, что нельзя умереть из-за невнимательности, смерть наступает из-за другого даже в тех случаях, когда кажется, что непосредственной причиной ее стала неосторожность, нет, это только в газетах так пишут, никакая внимательность и осторожность нам не помогут, нет такой осторожности, которая может предотвратить катастрофу, случайно мы можем порезать палец ножом, наступить на разбитое стекло, на ракушку, на гвоздь, но умираем мы совсем не случайно, с чем, имея в виду конечный вывод относительно жизни в целом, я был совершенно согласен, хотя при этом, вытянув ноги, плотно вдавливал спину в сиденье, что было довольно забавным трюком, иллюстрирующим нашу готовность и вместе с тем неготовность отказаться от жизни, забавным настолько, что я даже находил в нем некоторое удовольствие.

Урча мотором, трясясь и подпрыгивая на ухабах, машина летела за город.

Если б позднее, накануне своего окончательного отъезда из Берлина, я не уничтожил все свои записи о репетициях, то мог бы сейчас чуть ли не день за днем проследить изменения, которые, по моим наблюдениям, происходили в Тее; со временем она становилась все менее разговорчивой, вела себя тихо, с достоинством, и обычно мы ехали с ней в машине молча.

А в том, что я уничтожил свои записки, сжег их в белой изразцовой печи Мельхиора, немалую роль сыграла и фрау Кюнерт, которая, видя, как углубляются мои отношения с Теей, как-то накинулась на меня и с кипящим от плохо скрываемой ревности гневом и в то же время с коварной искренностью человека, покорившегося судьбе, заявила, что то, что мне представляется своеобразным и захватывающим изменением в Тее, это чистая ерунда, у нее эти изменения уже в печенках, они ее просто допекли, и что я, к счастью, просто не замечаю, что на самом деле для Теи я просто средство, рабочий инструмент, который она, использовав, выбросит; к счастью, повторила она, потому что я по крайней мере снимаю часть бремени с ее плеч, фактически я теперь временно замещаю ее; она знает Тею уже двадцать лет, можно сказать, живет с ней, и поэтому могла бы мне рассказать, как по расписанию, с точностью вплоть до дня, до часа, минуты, что Тея будет делать дальше, и если она сейчас откровенничает со мной, то только по той причине, что видит, насколько Тея в последнее время ко мне привязалась.

На первую репетицию она всегда является тихой, торжественной, неприступной, нависая надо мной и дыша мне в лицо, стала завораживать меня фрау Кюнерт своими познаниями в области «теяведения»; по-настоящему красивой, что для меня тоже не секрет, она никогда не была, но она умеет создать вокруг себя непередаваемый ореол красоты, по совести говоря, буквально из ничего, и непременно сделает к первой репетиции что-нибудь этакое с волосами, покрасит, обрежет или, наоборот, отрастит, и не общается даже с ней, каждую свободную минуту проводит с Арно, в которого снова, как в молодости, влюбляется, несется домой, к нему, ездит с ним на экскурсии, которые Арно, будучи профессиональным альпинистом, на дух не переносит, варит варенье, наводит порядок в квартире, шьет, а потом, где-то в конце второй или в начале третьей недели репетиций, она, точно так же как теперь меня, приглашает ее днем в машину и они вместе едут куда-нибудь, где Тея до чертиков напивается, ведет себя как какой-нибудь забулдыга, буянит, поет, скандалит с официантами, может громко испортить воздух или заблевать весь стол, она, фрау Кюнерт, всего навидалась, так что я не смогу рассказать ей ничего нового; в таких случаях ее приходится доставлять домой из самых невообразимых мест, а на следующий день она звонит в театр и сказывается смертельно больной, просит на нее не рассчитывать, мол, она и сама в ужасе, но врач говорит, что выздоровление может затянуться на месяцы, у нее нервный срыв, врет она, или язва желудка, или что-то еще очень-очень серьезное, но об этом ей не хотелось бы говорить, это слишком интимное, короче, женские неприятности, вероятно, опухоль матки, что из нее хлещет кровь, а еще у нее могли быть камни в почках, воспаление связок; или притащится в театр, как бы еле держась на ногах, и посреди репетиции давай плакать, отказываться от роли; естественно, ее начинают упрашивать, говорить о ее незаменимости, утешать, и она позволяет уговорить себя, но впадает в такую депрессию, что это уже не шутки, потому что она не встает с постели, не может сама одеться, волосы ее делаются жирными, отрастают, в таких случаях фрау Кюнерт даже приходится подстригать ей ногти на руках и ногах, и все это время Тея мучается угрызениями совести, что она опять подвела коллег, поставила их в жуткое положение, а они между тем все такие милые, добрые и такие талантливые, и как она благодарна судьбе, что может работать с таким замечательным режиссером, как