Эйхенбаум, выступая на заседании Ученого совета, просто заявил, что он не согласен со статьей, что это неправильно. Но мы должны с ним считаться, так как на кафедре нет людей.

Я подняла вопрос о том, чтобы читали курс литературы Отечественной войны, так Эйхенбаум заявил, что нет свободной аудитории, читать негде. Разве это солидно? Он заявил, что свою идеологию он не переделает, что он какой есть – таким и останется. На это проф[ессор] Берков заявил, что не следует разводить теорию отцов и сыновей, что идеологию, конечно, можно переделать. Но выступление Эйхенбаума само по себе характерно.

И получается, что после статьи ряд людей решили подать в отставку. Томашевский, например, заявил, что он уйдет, что выносят сор из избы, и мотивирует тем, что это только филологи Университета такие прыткие, а вот в других институтах этим вопросом и не занимаются, работают себе спокойно.

Плоткин, который читает у нас русскую литературу, прямо заявил, что статья против Алексеева и будет ли он это терпеть. На это тов. Алексеев ответил, что ему, Плоткину, как чиновнику, конечно, очень приятно, что так получилось с университетом, а не с Институтом литературы!

На факультете настроение среди профессорско-преподавательского состава ненормально. Но студенты так не возмущаются, они понимают, что по существу статья правильна.

Мы многое сделали для того, чтобы выправить положение. На кафедрах русской, западной литератур провели обсуждение статьи. Мы на ученом совете также провели обсуждение. Но этого недостаточно, и нужно провести партсобрание по этому вопросу.

Нам нужно обновить кадры, сейчас разрешается вопрос с тов. Дементьевым[1407] и тогда можно будет разрешить ряд вопросов.

Надо сказать, что на факультете паникерское настроение, и следует обязательно выправить это положение. И ответить в газету что сделано по факультету»[1408].

Также на заседании выступила и профессор-коммунист О. К. Васильева-Шведе[1409]:

«Я думаю, что у нас работа на факультете в связи с появлением статьи в газете не развалилась, но положение напряженное. У нас 125 коммунистов и только 5–6 из них занимаются научной работой. А этот факт говорит о том, что у нас трудно проводить работу. А Алексеев, хотя он и не коммунист, но всегда проводит работу так, как подобает коммунисту, ни одного вопроса не разрешил без согласования с парторганизацией. Я считаю, что если создалось такое настроение, то этому виной и то, что мы слишком резко выступали.

На кафедре русской литературы 11 профессоров и преподавателей, но все они у нас одной ногой, так как работают по совместительству. Значит, нам особенно трудно решать вопросы. Понятно, что положение создалось напряженное и люди, которые хотят нам худого, всячески сманивают Алексеева. А ведь он тоже человек! И этим нужно объяснить его подачу заявления. Правда, ему отказали. Но нам Алексеева надо к работе привлекать, а не отталкивать, как мы поступили. Алексеев болеет за факультет, он очень много сделал за это время. Когда я с ним беседовала, то просто заявила, что его поведение и еще части товарищей – это просто саботаж. И люди пользуются тем положением, что с кадрами очень трудно. Я согласна со статьей, но считаю, что слишком резко выступили и это создало определенные трудности на факультете»[1410].

Самой неблагонадежной фигурой по-прежнему оставался Б. М. Эйхенбаум. Горком ВКП(б), раньше спокойно относившийся к его лекционной деятельности, выражал профессору недоверие. Об этом свидетельствует факт, отмеченный 6 октября 1946 г. в дневнике профессора:

«Вчера Гуковский говорил мне, что у него был Г. М. Кацеленбоген из лектория горкома и просил его прочитать в цикле лирики о Жуковском и о Лермонтове. Гуковский удивился, почему же о Лермонтове не я; Г. М. сказал, что я отказался – соврал. Хороши!»[1411]

«Мероприятия» по поводу постановления ЦК ВКП(б) продолжались. 30 сентября «Последние известия» Ленинградского радио сообщили:

«Большой зал Ленинградского Дома Искусств сегодня переполнен. Здесь проходит общегородское собрание работников театра, писателей, драматургов и критиков.

С докладом о постановлении ЦК ВКП(б) “О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению” выступил секретарь горкома ВКП(б) товарищ Капустин»[1412].

Не без участия Я. Ф. Капустина прошло и двухдневное общее собрание ленинградских писателей, состоявшееся 9–10 октября 1946 г. и посвященное перевыборам правления Ленинградского отделения ССП.

«С большим вниманием были выслушаны выступления члена Секретариата правления Союза советских писателей Б. Горбатова и представителя Ленинградского Горкома ВКП(б) С. И. Аввакумова, которые говорили о путях дальнейшей перестройки работы ленинградских литераторов. Избрано новое правление Ленинградского отделения Союза советских писателей в составе 25 человек. В работе собрания принял участие секретарь Горкома ВКП(б) тов. Я. Ф. Капустин»[1413].

Это собрание было первым послевоенным общим официальным собранием ленинградской писательской организации, насчитывавшей тогда, как заметил Б. Горбатов, всего «270 писателей, меньше батальона…»[1414].

В первый день, 9 октября, А. А. Прокофьев выступил с основным докладом, посвященным важнейшим задачам работы ленинградских писателей в свете постановления ЦК, после чего развернулись оживленные прения. Первым литературоведом, который поднялся на трибуну, был профессор филологического факультета Б. С. Мейлах, выступивший с характерной для этого оратора речью, которая заканчивалась словами:

«У нас нет и не может быть никаких других задач, кроме общих задач совместной борьбы за дальнейшее развитие советской литературы, и несомненно, что коллектив писателей, в основном здоровый, преданный партии, полный творческих сил, справится с теми ответственными задачами, которые ставит перед нами решение Центрального Комитета партии»[1415].

Выступления проходили в привычном ключе: критиковали М. М. Зощенко и А. А. Ахматову, но некоторые пошли еще дальше – В. К. Кетлинская и С. Д. Спасский особо остановились на идеологических просчетах О. Ф. Берггольц. Любопытен диалог, произошедший во время выступления прозаика М. Э. Козакова, который более чем сочувственно воспринял идею воспитательного воздействия на писателей, связав ее с утратами военных лет:

«КОЗАКОВ: Средний возраст писателя десять лет тому назад был тоже 36 лет, а в 1946 г. средний возраст – 46 лет. Я не говорю о той талантливой молодежи, которая приходит, но она пришла не в той пропорции, чтобы заменить стариков. Стало быть, вопрос о кадрах – вопрос серьезный, и надо в нашем большом советском идеологическом хозяйстве, надо нам – Союзу писателей подходить к кадрам, я бы сказал, более чутко и заботливо. Бить каждого из нас, если он того заслужил!

КАПУСТИН: Бить не требуется!

КОЗАКОВ: Не надо бить? Но надо, по совету и указанию Иосифа Виссарионовича, как-то