Шрифт:
Закладка:
Согласно преданию о Николае Резанове и Марии Концепсион де Аргуэльо, испанская красавица, в просторечии – Кончита, ожидая суженого, в надежде увидеть парус возвращающегося корабля поднималась на самую высокую здешнюю гору. Но смотрю я на вершину Тамаплейс и вижу: гора находится по другую сторону залива, далеко от берега, моста не было, безутешная невеста не могла бы на тот берег добираться, тем более ежедневно. Историки, сравнивая с реальностью живущее в памяти потомства предание, делают вывод, что это, конечно, миф, который, как и положено мифу, передает истину с преувеличениями. Главная гипербола – чрезмерно растянутые сроки ожидания. На самом же деле не томилась Кончита годами разлукой со своим любимым, не выходила на высокий берег на крутой, вглядываясь в океанский простор. Эту часть мифа сотворил Брет Гарт. Пренебрегая расстоянием во времени и пространстве, Певец Калифорнии взглянул на годы между отъездом Резанова в Россию и уходом Кончиты в монастырь, и родился образ не потерявшей веры невесты, которая сорок лет изо в день ждет своего жениха.
День за днем, день за днем бьет прибой,
И солнце, что ни вечер, за холмы нисходит…
А тут ещё иллюстратор изобразил Кончиту на берегу океана, у пушки. Где стояли пушки тогда, не скажу, сейчас – в стороне от берега. Однако после стихов и картинки уже невозможно отказаться от неотразимых, хотя и невероятных, подробностей. Что за миф без неких геркулесовых столпов? Не было бы непомерно долгого ожидания, не было бы мифа. А легенда правдива, насколько может быть правдива легенда в основе: встреча двух пылких сердец, способных силой любви повлиять на ход истории. Любовь, роковым образом оборвавшаяся, сказалась на судьбе Края Жарких Соитий (смысл названия Калифорния) и можно добавить – участи Русской Америки.
С мыслью об иронии истории давнее предание пересказала местная уроженка, Дочь Калифорнии, популярная в свое время писательница Гертруда Атертон. В Отделе редких книг и рукописей библиотеки Калифорнийского Университета дали мне возможность прочитать машинопись правленых страниц романа. Роман должен был заканчиваться словами: «Не видать им бессмертия, если бы они обвенчались и жили-поживали счастливо до конца дней своих, но Судьба по-своему возмещает утраты!» В опубликованном варианте слов этих нет, но ясно: роман не о том, как хотела бы да не смогла суетиться у самовара некая «Маша». Роман о смелой и большой мечте: у Кончиты – вырваться на мировой простор, у Резанова – расширить границы Российской Империи.
Знавшая знавших Кончиту Гертруда Атертон прожила долгую жизнь. В детстве слышала она разговоры о злободневном и зловещем событии – убийстве Линкольна. В преклонные годы, на десятом десятке, она же, возглавляя американскую писательскую организацию при ООН, председательствовала на международном мероприятии, где советский посланец Константин Симонов держал речь о единении народов. Внешне – римская статуя греческой богини времен упадка Римской Империи, Гертруда Атертон была как символ Калифорнии увековечена на живописном полотне, но картина погибла во время землетрясения. Среди потерь в развалинах и в огне пропали материалы, собранные писательницей для романа, названного «Резанов». К счастью, роман успел пойти в печать и не выходит из печати, переиздается и помещен на Интернет. Наши читатели перевод романа получили в столетнюю годовщину прибытия Николая Резанова в Калифорнию[278].
Настроенная патриотически, но и самокритически Дочь Калифорнии спрашивала себя, а что если бы история пошла другим путём, и достигла бы её страна успехов не меньших, но с меньшими издержками и жертвами. Нельзя ли было действовать деликатнее, добрее? Что если бы её родной город стал не центром американского Дальнего Запада, а восточным форпостом России и вместо американцев здесь обосновались русские? Трудно забыть о русских, живя в Калифорнии, тут возвышается Русский холм и протекает Русская река. Индейцы называли реку Восточной или Большой, миссионеры-испанцы окрестили именем Святого Игнацио, наши соотечественники именовали Славянкой. Земляк Атертон, Джек Лондон, к славе которого она ревновала, написал рассказ «День Благодарения у Славянского ручья», но мексиканцам было трудно произносить это имя, и они стали говорить Rio Russo.
Недалеко от устья Русской реки, на берегу залива, в ста милях к северу от Сан-Франциско, русскими была заложена крепость, так и названная Форт Росс. Хотя форт давно перестал быть русской собственностью, крепость продолжала называться «Росской» и оказалась превращена в заповедник, служивший Гертруде Атертон местом отдыха и вдохновения. Здесь начала она обдумывать роман о русском мечтателе, намереваясь предложить читателям вариант сослагательного наклонения в суждениях об истории.
«Широкая равнина и высокие холмы, где ныне стоит город Сан-Франциско, в те времена представляли собой сплошную дичь…».
Переместите пушкинскую «Капитанскую дочку» на тысячи километров к востоку, как можно дальше, за океан, и вы окажетесь на Западном побережье Северо-Американского континента, в обстановке, где развертывается повествование о дочери коменданта форта Сан-Франциско. Другой язык, другая культура, нравы другие и климат совсем не тот, но такая же глушь, затерянный на краю света заштатный гарнизон: путь колонизации – мирового движения, что с пятнадцатого века начало охватывать земной шар, и то ли у границ Сибири, то ли на тихоокеанском берегу появились, выражаясь по-конрадовски, аванпосты прогресса.
У Пушкина Петр Гринев при виде крепости Белогорской оказался поражен, ожидая увидеть грозные бастионы, башни и вал, но ничего не увидел, «кроме деревушки, окружённой бревенчатым забором». Сопровождавший Резанова доктор Лангсдорфт удивился, когда вместо форта им открылось нечто вроде фермы: невзрачные, продолговато-приземистые, сложенные из камня домишки, как войдёшь – голые стены, одна-две комнаты почти без мебели, пол глиняный, устлан соломой. Но осмотревшись, доктор не мог не воскликнуть «Благодать!» – райский климат, роскошная природа.
В этом едва тронутом человеческой рукой краю сошлись, столкнувшись, поселенцы трёх колоний: Новой Испании, Новой Англии и Новой России. Между ними – коренные жители, индейцы. Испанцы, осевшие здесь раньше других пришельцев, равно и россияне, стремились наставить «дикарей» на путь истинный, обратив их в христианство, дабы они, согласно Писанию, безропотно трудились на хозяина. Если же неверные сопротивлялись посвящению, то новую веру, требующую любить врагов, внушали им силой. А «новые англичане», называемые бостонцами, уже знали с учётом опыта побережья противоположного, Восточного: краснокожих заставляй не заставляй, они, привыкшие жить охотой, работать нипочём не станут.
По ходу борьбы за освоение жизненного пространства «новые англичане» нашли-таки применение коренным жителям: натравливали их на испанских и
