представляет из себя абсолютно гурманский, изысканный коллаж ритмов, тембров и музыкальных приемов, усиленных множеством едва заметных оттенков. Открывают «Ноэму» мягкие нью-эйджевые клавиши а-ля Томас Долби, переходящие в стандартный ладовый джаз-рок, в процессе которого пропущенная через гиперперегруженный двойной фузз гитара Сучилина начинает фокусничать и судорожно метаться. «Я буквально держал себя за пальцы, чтобы не сыграть лишнего», — вспоминает Андрей.

Инструментальный рай нарушается в хард-роковом «Зарин-замане», инкрустированном вокалом Кати «Кэт» Ковалевой, которой помогает Николай Потулов из «Абрикосового приюта». Наполненный лошадиными дозами черного юмора текст об отравляющем газе стоит многого: «Зарин-заман отравляет все живое в радиусе трех часов езды на велосипеде / А велосипед среду не загрязняет абсолютно / И на нем уехать можно далеко, почти куда захочешь...» Необычно раскованная манера пения Ковалевой (в частности, в воздушной «Босса ноэме I») провоцировала коллег Сучилина на вопросы из серии: «Как ты заставил Галину Вишневскую петь ресторанный джаз?»

...Вторая сторона открывается композицией «Лукин» — посвящением уже полумифической фигуре авангардиста, безвинно попавшего в непальскую тюрьму. Спорящие сэмплированные голоса (нарезанные из интервью Лукина, забывшего в остроге все языки) на фоне скользящих звуков органа заставляют басовую линию, словно заблудившись, ходить вокруг мяукающих и протяжных звуков гитары. «Босса ноэма II» — псевдовосточный вокал с издевательски побрякивающей гитарой, к которой подстраивается ритм босса-новы и превращает все в легкий фарс. После арт-металлических «Шагов» следует «Марш (афганских ветеранов)» — угрожающе-монотонная музыка с восточным ароматом, построенная на макамных ладах и переходящая в длинную, записанную живьем гитарно-барабанную импровизацию.

Вообще обстановка жуткой спешки и засилия черного юмора, пронизывавшего большинство композиций, — вкупе с тем обстоятельством, что Сучилин расписывал партии всех инструментов буквально до мелочей и при этом использовал огромное количество всевозможных музыкальных цитат и ассоциаций, — создали странную и немного порочную атмосферу альбома. «Я уже тогда был пост-модернистом», — справедливо замечает Сучилин.

Изысканная архитектура «Ноэмы» использует такие опорные элементы, как амбиент, джаз-рок, приемы фриппертроники. Босса-нова переходит в афроколдовство с шизой легкого авангарда и повторяющимися ритмическими структурами, монотонности которых не постеснялись бы ни Ино, ни Цукей. Носящиеся в воздухе отголоски Japan и Yes переплелись с замаскированными цитатами из хита Зыкиной «Течет река Волга», а также из «Странных игр» («Уренгой-Помары-Ужгород») и кинофильма «Долгая дорога в дюнах».

...Наши дни в принципе не предполагают культуру вдумчивого прослушивания — музыка должна доходить до печенок при любых обстоятельствах записи. У «До мажора» она как раз и не вдумчивая — она ближе к музыке тела, чем к музыке сфер. При этом у Сучилина практически нет фаллической агрессивности героев гитары. Однако все это разнообразие объединено именно гитарой, то мерцающей, то наполненной флюидами стандартного безумия. (К примеру, некоторые гитарные партии Андрей расписывал в нотный стан, а затем играл их задом наперед, называя подобные приемы «нарочитой нелепостью».)

...Альбом существует в нескольких вариантах. Во-первых — двойной кассетный. Второй вариант — на одинарной виниловой пластинке, в которой Сучилин некоторые композиции сократил, а некоторые (например, «Блюз») перемикшировал. Существуют и более поздние варианты сведения, и много композиций, не вошедших в альбом по разным причинам.

Когда спустя полгода после окончания работы над «Ноэмой» Сучилин участвовал в фрипповском семинаре Guitar Craft, маэстро шизоидной гитары не поверил, что все это разнообразие записано всего лишь на 4-канальный Ampex. Зато большинство коллег-авангардистов на родине альбом дружно обругали. Обвинения простирались от излишней заумности до позорной попсовости. Если учесть, что спустя десять лет «Ноэма» слушается просто великолепно, то, видимо, это был действительно грамотный авангард, доступный тогда только избранным. Критика Сучилина и непонимание его музыки объяснялись несколькими причинами. «Странность моего положения заключалась в том, что авангардисты считали меня недостаточно авангардным, а рокеры — недостаточно рокерским, — вспоминает Андрей. — Для джазистов же я всегда был человеком инородным».

Что же касается последующей судьбы Сучилина, то он становится все более известен как звукорежиссер и продюсер независимой музыки. В середине 1990-х он скомпилировал и выпустил несколько сборников с отважным названием «Суп с котом». Андрей очень редкая птица среди наших музыкантов — хотя бы потому, что он знает, что делает. Он не всегда спокоен, но, похоже, всегда разумен. На данном этапе он олицетворяет понятия «независимость» и «интеллект». И что важно, Сучилин в своей выстраданной системе убеждений и взглядов — последовательный сторонник именно музыки. Он — музыкант и продюсер, звукорежиссер и журналист. Он теоретик, реализовавшийся как практик.

Егор и о...деневшие. Прыг-скок (1990)

сторона A

Про дурачка

Песенка о святости, мыше и камыше

Отряд не заметил потери бойца

Про червячков

Красный смех

Ночь

Маленький принц возвращался домой

сторона B

Еще раз про дурачка

Про мишутку

Когда я умер

Иваново детство

Прыг-скок

Весной 1990 года, выпустив альбом с кавер-версиями «Инструкции по выживанию» и сыграв прощальный концерт в Таллине, «Гражданская оборона» прекратила существование. Как тогда казалось, навсегда. «Нас хотят сделать частью попса, — заявлял Летов. — Я понял, что необходимо либо выскочить из этого потока, либо невиданным усилием воли обратить его течение в другую сторону, ибо в восприятии нашего творчества началась самая настоящая инерция, имеющая к тому же коммерческий характер».

После того, как «Гражданская оборона» распалась, Летов как-то обмолвился, что, возможно, вообще покончит с рок-музыкой. На прощание он решил записать сборник любимых песен — начиная от произведений советских композиторов (типа «Тумана» Колкера) и заканчивая «Непрерывным суицидом» Романа Неумоева. Но в процессе сессии у Летова неожиданно стали возникать собственные песни, которые в конечном итоге и составили костяк «Прыг-скока».

...Задумывая альбом, Летов представлял его не только «хитрым ходом и попыткой бегства от привычных клише», но и неким глобальным экскурсом в область психоделии. Психоделии на «Прыг-скоке» получилось с избытком — на уровне прямого эффекта от многодневной передозировки. Летов в ту пору еще не экспериментировал с серьезными наркотиками, но зато с головой ушел в изучение мистических явлений и оккультных наук. Подобное расширение кругозора включало в себя не только чтение букинистической литературы по корневым религиям, но и продолжительные походы по уральским топям, лесам и скалам, где Летов чувствовал себя «уютнее и реальнее, чем на улицах и в жилищах».

После одной из рискованных экспедиций в район Лысой горы Летов вернулся в состоянии сильнейшей горячки. Существовала даже версия (скорее всего, мифическая), что Летова укусил энцефалитный клещ. Как бы там ни было, Егор пережил сильнейший эмоциональный шок и в течение июня-июля находился в бреду — с температурой, близкой к критической. Он был вынужден побриться наголо, не мог спать по