пять микрограммов лантана и осадили плутоний вместе с лантановым носителем. Растворив осадок, они еще раз окислили его, чтобы изменить состояние плутония, и осадили лантан. Плутоний остался в растворе; его выделение заняло еще одно утро.

Вот что пишет Сиборг о четверге 20 августа 1942 года:

Сегодня был, возможно, самый захватывающий и волнующий для меня день с тех пор, как я пришел в Металлургическую лабораторию. Наши микрохимики впервые выделили чистый элемент 94! Сегодня утром Каннингем и Вернер занялись выпариванием… вчерашнего раствора 94, содержащего около микрограмма 23994, добавили плавиковой кислоты, после чего элемент 94 осадился в виде фторида… без материала-носителя…

Осадок 94, который рассмотрели в микроскоп, но можно было разглядеть и невооруженным глазом, не отличался на вид от фторидов редкоземельных элементов…

Человек впервые увидел… элемент 94[1822].

Во второй половине дня «в нашей группе царило праздничное настроение». После нескольких часов нахождения на воздухе «осажденный [плутоний] приобрел розоватый оттенок»[1823]. Кто-то сфотографировал Каннингема и Вернера за их загроможденным столом в узкой комнате со стенами, покрытыми кафелем, – подтянутые молодые люди с волевыми лицами выглядят усталыми. Члены группы, работавшие наверху с бутылями и свинцовыми кирпичами, неуклюже пробирались в тесную лабораторию, чтобы взглянуть в микроскоп на крошечную розовую крупинку, как евангельские пастухи, пришедшие узреть чудо.

Летом 1942 года Роберт Оппенгеймер собрал в Беркли небольшую группу физиков-теоретиков, которых он в шутку называл «светилами»[1824]. Их задачей было пролить свет на то, какой будет реальная конструкция атомной бомбы.

Тридцатишестилетний теперь Ханс Бете, ставший чрезвычайно уважаемым профессором физики в Корнелле, в свое время не хотел участвовать в проекте создания бомбы, потому что сомневался в его осуществимости. «Я считал… атомную бомбу настолько малореальной, – сказал Бете своему биографу уже после войны, – что решительно отказывался иметь к ней какое-либо отношение… Разделение изотопов такого тяжелого элемента [как уран] явно было делом очень трудным, и я думал, что нам никогда не удастся найти практически применимого способа это сделать»[1825]. Однако Бете вполне мог возглавить список светил, которых Оппенгеймер хотел привлечь к своей работе. К 1942 году корнеллский физик приобрел надежную репутацию первоклассного теоретика. Самым выдающимся его достижением, за которое он получил в 1967 году Нобелевскую премию по физике, было объяснение механизмов производства энергии в звездах: он описал цикл термоядерных реакций с участием водорода, азота и кислорода, катализируемый углеродом и заканчивающийся образованием гелия. В течение 1930-х годов Бете выполнил много важных работ и, в частности, стал основным автором трех пространных обзорных статей по ядерной физике, составивших первое всеобъемлющее описание этой области. Изданные под одной обложкой, эти авторитетные обзоры получили неофициальное прозвище «Библии Бете».

Он хотел помочь борьбе с нацизмом. «После падения Франции, – говорит он, – я отчаянно стремился что-нибудь сделать – внести какой-то вклад в войну»[1826]. Сначала он разработал элементарную теорию прорыва брони. В 1940 году, последовав совету Теодора фон Кармана, они с Эдвардом Теллером расширили и прояснили теорию ударной волны. В 1942 году Бете работал над радарами в Радиационной лаборатории МТИ. Там и нашел его Оппенгеймер.

Оппенгеймер согласовал свои планы с директором Радиационной лаборатории Ли Э. Дюбриджем, а затем поручил одному из ведущих американских теоретиков Джону Х. Ван Флеку, профессору физики в Гарварде, заманить Бете на летний триместр в Беркли. «Важнее всего, – советовал он Ван Флеку, – заинтересовать Бете, донести до него масштабы той работы, которую мы должны сделать… и, кроме того, попытаться убедить его, что наши нынешние планы… это именно то, что требуется». Оппенгеймер ощущал тяжесть своих обязанностей. «Каждый раз, когда я думаю о нашей проблеме, возникает новая головная боль, – сказал он гарвардскому профессору. – Забот нам точно хватит»[1827]. Ван Флек договорился с Бете о тайной встрече в парке Гарвард-Ярд и сумел убедить его в необходимости его участия. По договоренности с Оппенгеймером он известил его «детской телеграммой»[1828], отправленной из отделения Western Union, – эта система позволяла передавать недорогие стандартные сообщения вроде «Не забудь почистить зубы».

Оппенгеймер пригласил также Эдварда Теллера. В 1939 году Бете женился на Роз Эвальд, красивой и умной дочери профессора Пауля Эвальда, который учил его физике в Штутгарте; Эдвард и Мици Теллер, «наши лучшие друзья в этой стране»[1829], были в Нью-Рошелле на их свадьбе. В начале июля 1942 года[1830] супруги Бете отправились в Беркли и заехали в Чикаго за Теллерами. Теллер показал Бете последний экспоненциальный котел Ферми. «Он собирал свою установку под одной из трибун стадиона Стэгг-Филд, – вспоминает Бете, – на корте для игры в сквош, из огромных штабелей графита». Цепная реакция, в которой образуется плутоний, позволила бы обойти проблему разделения изотопов. «Именно тогда, – говорит Бете, – я поверил, что проект создания атомной бомбы реален и, вероятно, может быть осуществлен»[1831].

В числе других светил, приглашенных на летние исследования, были Ван Флек, родившийся в Швейцарии стэнфордский теоретик Феликс Блох, бывший студент и близкий сотрудник Оппенгеймера Роберт Сербер, молодой теоретик из Индианы Эмиль Конопинский, а также два ассистента-постдокторанта. Конопинский с Теллером одновременно приехали в Металлургическую лабораторию раньше других. «Мы были новичками в напряженно работающей лаборатории, – пишет Теллер в своих воспоминаниях, – и первые несколько дней нам не давали никакой конкретной работы». Теллер предложил Конопинскому проверить вместе с ним его расчеты, которые, как он считал, доказывали невозможность использования атомной бомбы для возбуждения в дейтерии термоядерной реакции:

Конопинский согласился, и мы принялись составлять отчет, который должен был продемонстрировать, раз и навсегда, что это неосуществимо… Но чем дольше мы работали над этим отчетом, тем очевиднее становилось, что те препятствия, которые я воздвигал на пути идеи Ферми, были вовсе не такими уж страшными. Мы преодолевали их одно за другим и в конце концов заключили, что тяжелый водород все-таки можно воспламенить атомной бомбой и получить взрыв колоссальной силы. К тому времени, как мы отправились в Калифорнию… нам даже казалось, что мы точно знаем, как это сделать[1832].

Новость такого рода Эдвард Теллер вряд ли стал бы держать в секрете, какова бы ни была официальная программа Оппенгеймера. Бете был посвящен в эту тайну в экспрессе, спешащем на запад: «В поезде в Калифорнию у нас было отдельное купе, так что мы могли разговаривать не таясь… Теллер сказал мне, что бомба, основанная на делении, – дело, конечно, хорошее и, по сути дела, теперь уже решенное. В действительности работа над нею тогда только