Я осталась одна, одна в той самой спальне, где жила почти всё время с того дня, когда мою семью перевезли в лагерь.

Длинная двуспальная постель, стол, прикроватный столик. Высокий шкаф у дальней стены, трюмо у окна. Наконец, само окно с видом на площадь — сейчас закрытое, плотно задвинуты шторы. Сижу на месте, боюсь шелохнуться. Просто знаю, что лучше не смотреть.

А потом были крики и выстрелы. Выстрелы и крики.

Звучало имя, раздавался гром.

Только дождя не было. Просто гроза, в пять ударов.

Когда доктор вернулся, я просто сидела, смотрела прямо перед собой.

«Хочу жить. Просто хочу жить. Плевать, какой ценой».

Если они погибли, выжить — моя обязанность. Чтоб не забыть их. Чтоб помнить.

Прозвучал ещё один выстрел — близко, ближе, чем казалось. Чем хотелось. Всё, что вижу перед собой — подошвы чёрных сапог — и как лежу на полу, всё затянуто алым, размыто. Пытаюсь ползти, ползти к себе же, которая там, за стеклом. Отчаянная, но живая — и всё. Дальше мрак».

— Как тебе? — спросила Белая уже утром.

Во рту всё ещё стоял едкий вязкий привкус от спермы, собственной крови и сигарет.

— Нормально.

С тех пор о лагерях мы не разговаривали: одноразового путешествия в личный ад мне с головой хватило. А ведь это был даже не какой-либо цельный эпизод, скорее — наиболее яркие впечатления моей дамы от жизни там.

Она хотела выжить и выжила. Ведь только подумай: её убили, душа отпечаталась в зеркале. Самом обычном трюмо. А лагерь потом разрушили. Сломали, сожгли — позаботились о том, чтоб ничего не осталось. Но именно это трюмо из спальни коменданта — его специально забрали, довезли до Берлина, и уже потом советские солдаты — один из них — забрал его домой в качестве трофея. Так Вдова и приехала в Хмаровск.

Советских людей готовили ко многому.

Знания — сила, прогресс превыше всего. Нет религии и мракобесию — ну, Ты всё это, думаю, и так знаешь.

К чему простую польскую учительницу русского и английского языков Герду Войтек не готовили, так это к жизни на той стороне, равно, как и к осознанию, что такое вообще возможно.

Ни одну из своих первых жертв она не стремилась убить. Просто кошмары, наполнявшие её сознание, все образы, отпечатавшиеся в её памяти — всё это оказалось столь сильным потрясением, что держать в себе она этого не могла. И тот факт, что ей было необходимо разделить свою чёрно-белую память хоть с кем-нибудь из живых, обычно приводил к помешательству всех, кто жил в квартире, где стояло проклятое трюмо.

К тому же, довольно скоро Вдова выяснила, что еда для дальнейшего существования необходима. Благо, питалась она душами, не телами, и достаточно редко. Другой вопрос, что физическая оболочка без души разрушается, так что к помешательствам добавились ещё и без вести пропавшие. Одежда, вещи, всё на месте. А самого человека нет.

Так происходило раз в несколько лет, когда голод достигал тех пределов, когда невозможно терпеть. В такой период в эту квартиру въехали и мы с Наташкой.

Она слышала наши разговоры. Понимала, чем я занимаюсь на самом деле, догадывалась, откуда у меня могут быть деньги — и решилась на контакт. Убийство девушки также входило в её план — во-первых, её душа оказалась всяко вкусней. Во-вторых — Белая признала, что ей нужен достаточно жестокий и рассудительный партнёр, для которого уже пропал вопрос «как выжить», и он просто живёт. Живёт, знает, осознаёт. Способен защитить себя, готов постоять за неё. К тому же, благодаря мне, у Белой наконец появился доступ к технике — до этого перебивалась только случайными книгами, оставленными ещё от прошлых хозяев.

Какая с этого выгода лично мне? Обижен ли я за то, что случилось с моей невестой?

Белая Вдова удобная: знает, чего хочет от жизни. Не страдает экзистенциальными кризисами на тему грозящей смерти и отсутствия времени. Нашла дело на ближайшие несколько лет. Вместе ищем способ перенести её душу из зеркала куда-нибудь в более удобное место (смартфон, планшет, ноутбук уже пробовали — не выходит. Касаться и использовать может, выйти за пределы квартиры — всё ещё нет. Фотографии на других носителях также не помогают).

Да, наш союз построен по принципу «лень искать кого-то ещё». Да, мы далеко не всегда и не во всём сходимся. Но, очень по-своему, мы близки, дополняем друг друга.

Иные люди просто не нужны.

А что до Наташи — поставь себя на моё место. Подумай, спроси себя. Да, Вдова убивала людей. Убила близкого человека. Но что наша жизнь в контексте всемирной истории? Некоторым людям просто не повезло стать вычеркнутыми из них.

===== 11 =====

Что-то я размечтался, разнежился.

Ладно, ночь с Белой Вдовой — это всегда приятно, сколько б их ни было, и сколько не будет потом. Много памяти, много чувств.

Сегодня нужно на рынок — купить еды, новой одежды — Кожанка успела сожрать ещё рубашку. Сейчас в своей любимой, зелёной. Не отдам ей её. Нужно взять чёрную вроде той, которую любила Вдова, и несколько свитеров — так надёжней.

А потом и Даяну проведать, посмотреть, как она там. Вернусь к ней как раз через сутки, обычно новым смотрителям этого хватает.

В Хмаровске всего один рынок, но настолько большой, что кажется, будто тут есть всё. Крытые павильоны, ларьки под открытым небом, бродячие торговцы — больше тьмы, наверное, только на Лесной в центре. И повсюду едкий зеленоватый туман — маммонки, у них тут дом. За каждую монетку цепляются. Именно из-за них люди начинают торговаться, сомневаться, набивать или снижать цены — залетят в кошелёк, и давай добром звенеть.

А потом жалобы, что кассы пустые, что мелочи на сдачу не хватает, или на проезд лишней гривны нет, одни крупные купюры остались. Маммонки маленькие, вот и жрут всё звонкое и мелкое. Крупные купюры не трогают — они им не вкусные. Для них отдельный кармашек для мелочёвки ношу — почему б не покормить лишний раз? Да и так всяко удобнее, чем в свой бумажник пускать.

Прохожу мимо очередного отдела с одеждой, глаз зацепился за длинный плащ. Такой же, как у моего учителя был. Настолько, что даже воротник один-в-один сложен: правый раскрыт, прикрывает грудь,