Хьяльталин, судя по всему, отлично переносил заключение. Для многих изоляция оказывалась невыносимой. Бывали даже случаи, когда после этого люди за пару дней «ломались», но Хьяльталину пребывание за решеткой оказалось нипочем. Он всегда оставался непоколебим и утверждал, что его совесть чиста.

Единственное, что произошло за то время, пока он сидел в КПЗ – он попытался подружиться с Конраудом, сделать его своим приятелем. Дошло даже до того, что он отказывался разговаривать с другими сотрудниками полиции. Конрауду это не нравилось, он испытывал к нему отвращение и не желал уделять ему времени больше, чем было необходимо. Вдобавок он был против того, чтоб задержанный таким образом брал инициативу в свои руки.

Что верно, то верно: со временем Конрауд стал сомневаться в показаниях против Хьяльталина, но свои мысли предпочитал держать при себе. Когда Хьяльталин попал в центр внимания полиции, масштаб расследований начал постепенно уменьшаться, и акцент по большей части перенесли на него. Считалось совершенно определенным, что Сигюрвина прикончили именно в тот вечер, когда он поругался с Хьяльталином, потому что с тех пор его не видели.

Конрауд не сводил глаз с маяка, словно тот мог указать ему правильное направление, как заблудившимся мореходам. Затем он тронулся с места и поехал на край мыса – навстречу своему последнему воспоминанию об Эртне.

13

Бывшая невеста Хьяльталина до сих пор работала продавщицей в магазине одежды,– но сейчас она сама владела собственным магазином на пару с сестрой. Они довольно сносно пережили кризис, долгов у них было мало, и они арендовали в торговом центре «Смауралинд» хорошее место, когда подвернулась выгодная возможность. Они купили комиссионный магазин у человека, который с треском обанкротился и пошел ко дну вместе со своим особняком на четыреста квадратных метров, тремя джипами и невыплаченными займами под акции, купленные в банках и на предприятиях олигархов.

Звали эту женщину Салоуме, ей было под пятьдесят, и возраст несильно сказался на ней. Конрауд давно не видел ее, но тотчас узнал. Она разговаривала с покупателем, на ней были черные брюки и белая кофта, на шее жемчужная нить, волосы темные, густые, до плеч. Когда-то она была в балетной труппе и сохранила очарование танцовщицы. В магазине еще двое покупателей ждали своей очереди.

Конрауд не спешил. Он рассматривал товары и наблюдал за Салоуме, обслуживающей клиента – женщину, которая искала качественную, но не слишком дорогую одежду. Они обе украдкой косились на него, очевидно, думая, что он ищет что-нибудь для своей жены,– а может, любовницы. Наконец все покупатели ушли, и Салоуме подошла к нему. Она его узнала: помнила его еще с тех времен, когда расследование было в самом разгаре.

–Вы со мной уже разговаривали,– сказала она.– Теперь что?

–Полиция?– уточнил он.

–Конечно, а кто же еще!

–Вы ведь меня помните,– сказал он.

–Конрауд. Да. Я все помню. Я-то думала, это все давно закончилось,– как вдруг они находят труп на леднике! От этого дела просто никак не отвязаться!

–Я больше в полиции не работаю,– сказал Конрауд.

–Да ну,– удивилась Салоуме,– тогда что же вы тут делаете?

–Да я так, по привычке,– он попытался свести все к шутке, но этот путь оказался тернистым.

–Постойте-ка: если вы там больше не работаете, разве вас это еще касается?

–Как вы сами говорите, от этого дела просто так не отвязаться.

–Да знаю я, правда, это просто… мне надо будет с вами поговорить?

Она замолчала, бросая на него вопросительный взгляд. Ему показалось: она бы ничего не имела против, если б Сигюрвина так и не нашли, а дело не подняли вновь, и больше всего ей хотелось бы просто жить дальше, и чтоб ее не тревожили из-за событий, так долго сильнейшим образом влиявших на ее жизнь.

–Я даже не поняла, о чем они говорили,– продолжала Салоуме.– И вы снова про все то же самое будете спрашивать?

Конрауд помотал головой. С возрастом она стала более уверенной в себе и уже мало походила на молодую женину, тридцать лет назад сидевшую в его кабинете на Квервисгате, вертевшую в пальцах резинку и твердившую, что в тот вечер, когда свидетель увидел ссору Хьяльталина с Сигюрвином на стоянке. Хьяльталин на самом деле был с ней.

–Я знаю, что вы не больно-то цените меня как свидетеля,– сказала она.

–Вы говорили, что Хьяльталин пробыл с вами весь вечер.

–Да, знаете, мне неохота все это снова вспоминать. Я уже в полиции об этом наговорилась.

В магазин зашла покупательница, и Салоуме направилась к ней – женщине, которой нужно было пальто и, наверное, брюки. Салоуме ненавязчиво обслуживала ее, но покупательница не нашла ничего подходящего и ушла.

–А еще вы сказали, что ничего не знаете про ту женщину, к которой Хьяльталин, как он утверждает, тогда ходил. Он не предоставил о ней никаких сведений, и мы считаем, что он нам наврал.

–Ничего я про нее не знаю,– ответила Салоуме.– Я всегда сомневалась, что она вообще есть. Хьяльталин всегда врал. Это первое, чем сталкиваешься при общении с ним. По его мнению, правда – это просто ерунда какая-то, и он всегда придумывал то, что ему удобнее. Не по поводу Сигюрвина, а вообще всегда. Мне постоянно врал. Это у него просто свойство такое. А потом и я начала за него врать.

–А потом вы расстались?

Салоуме посмотрела на него, словно прикидывая, стоит ли отвечать. Конрауд был не так противен ей, как многие полицейские, постоянно задававшие одни и те же вопросы.

–У нас это расставание как-то само собой вышло после того, как он начал говорить про ту женщину, у которой был,– ответила она.– Мне хотелось отделаться от него и от всей этой мутотени: ивранья, и расследования. Когда это произошло, мы не так долго пробыли вместе. Он был… он не был подонком, как раз напротив. Он мог быть очень чутким, любящим, добрым несмотря ни на что. Просто… это его стремление всегда быть «крутым» так надоедало. Но мне всегда казалось, что он вряд ли способен причинить кому-то вред.

–Когда-то вы сказали мне, что он был вспыльчив, не умел себя контролировать, однако ни разу не поднял на вас руку.

–Ни разу! Бывало, он жутко сердился – но, наверно, не больше других.

–С тех пор, как все закончилось, он с вами когда-нибудь связывался? Скажем, в последние годы?

–Нет,– ответила Салоуме.– Никогда. И я с ним не связывалась. Только иногда думала о нем, жалела – но мы не общались.

Из маленьких колонок под потолком доносилась тихая музыка по радио.

На этаже, где были расположены магазины, царила суета: люди делали покупки или просто разглядывали витрины и мечтали.

–А какая у вас в те годы была машина?

Салоуме задумалась.

–Японская какая-то колымага. Вообще-то принадлежала она моей маме, но ездила на ней всегда я.