Она гремела посудой на кухне, когда Роза вошла домой и принялась снимать туфли. Долго-долго Роза снимала туфли, долго-долго гремела посуда. Первой не выдержала Эльвира Романовна. Она вышла в прихожую, распахнула объятия и сказала:

– Девочка моя!

И Роза кинулась к ней, припала к плечу, разрыдалась, всхлипывая, а Эльвира Романовна укачивала ее, гладила по волосам и целовала в макушку.

– Папе я сама скажу, – пообещала она дочери, но Роза покачала головой.

– Нет, мам, это мое…

Яков Михайлович сидел в кабинете и клеил модель огромного парусника. Работа длилась уже несколько лет, и парусник был почти готов. Оставались мелкие детали оснастки, флаги и спасательные шлюпки, прибившиеся к бортам.

– Розочка, – рассеянно сказал он, – сядь в кресло, дорогая, ты загораживаешь мне свет…

Он щурился, болезненно вглядываясь в детали парусника через толстые очки. Желтоватые сухие пальцы чутко ощупывали их, выбирая нужные.

– Я ребенка решила родить, – сказала Роза, – мы с Тарасом…

Она запнулась, увидев, как за стеклами очков отца расширяются удивленные милые глаза в окружении морщинок.

Больше всего она боялась, что он скажет: «Мы так и знали».

Это все генетика, думала Роза. У ее биологической матери было восемь детей, из которых семь оказались в детдоме. У них были разные отцы и разная внешность, и Роза считала их чужими себе людьми, но они были и значили одно – Розина мама не очень-то следила за своим поведением… И Роза, воспитанная в приличной семье, ощущала теперь в себе этот родовой изъян, эту гниль, которая передалась ей от той, что ее родила…

Ей было страшно – вдруг отец увидит эту гниль, поймет, что Роза – ветка другого дерева, даже не ветка, а лист, и не дерева, а сорняка, бурьяна, густо заполоняющего свалки…

– Розочка, – растерянно сказал отец.

– Не смей ругать ребенка! – закричала под дверью несомненно подслушивающая Эльвира Романовна.

И отец, переведя дыхание, спросил только:

– Дорогая, ты с ним счастлива?

И Роза, обожавшая отца, соврала:

– Да.

И тогда ворвалась в кабинет Эльвира Романовна, горевшая желанием как можно быстрее сыграть свадьбу, начались суетливые звонки куда-то: знакомым швеям, врачам, в кондитерскую за каким-то тортом…

А Роза сидела в кресле, сжав кулачки на коленях, и смотрела на отца. А он смотрел на нее – его маленькую девочку, аленький цветочек, привезенный из путешествия на Север, вырванный из лап чудовища…

Он ей поверил.

Глава 5

Возрождение из пепла

1

Фениксы, размышляла Любава, наверное, не так уж довольны своим жизненным циклом. Только отмучился, сгорел дотла, и опять мучения – возрождаться. Тяжело, жарко, все кругом пылает, перья летят, ожоги болят.

Стоит ли это новой жизни?

Возрождение она начала не с себя, а со старого дома. Вымыла окна, полы, стены. Смела отовсюду паутину, начистила самовар, аккуратно протерла иконы. Галя Весенняя привезла новые шторы – сама сшила, в подарок подруге, бежевые, в милый розовый цветочек. Старые покрывала с оленями тщательно постирали и накрыли ими новое белье (то, с Ван Гогом, брезгливая Любава все-таки выкинула, цепенея от холодной боли и словно ощущая от звездного неба запах светкиных духов). Роза привезла однажды полную машину цветов: в багажнике какую-то рассаду, в салоне – комнатные фиалки, разноцветные, мохнатые и гладкие, все цветущие. Их Любава расставила по подоконникам, и дом замигал прохожим ожившими ласковыми глазами.

Табличку с номером Любава нашла в зарослях крапивы, покрасила заново и прибила к воротам.

Бурьян и крапиву убрали рабочие, привезенные Розкой. Они же поправили сарайчик и поставили по Любавиной затее купленные складные клетки для кроликов – тоже Розин дар, но с условием, что Любава когда-нибудь отдарится кроличьим мясом.

В доме стало уютно и тепло. В углу на тумбочке попискивали морские свинки, на столе обживался красочный попугай, неистово разбрасывающий семечки вокруг себя.

Любава растратила все свои силы, возрождая дом, но оттягивала тот момент, когда ей нужно будет возрождаться самой.

Фениксам очень больно жить.

И вот момент наконец настал. Этот момент был приготовлен самой судьбой – Любава не сделала ни шага ему навстречу. Он сам написал ей письмо в социальной сети – ее бывший одноклассник, первая любовь, великолепный красавец Леша Вольник.

Он писал, что нашел ее страничку и покорен ее красотой – что она ничуть не изменилась (здесь Любава всхлипнула), что он уверен, что муж такой красавицы не отпускает ее от себя ни на минуту, но все же надеется, что сумеет встретиться с ней в ближайшие выходные, в которые по воле долга он заглянет в родной город.

Любава посмотрела фото. Лешка выглядел потрясающе: в черном костюме, в белой рубашке, в небрежной позе он стоял, прислонившись к дверце черного джипа, и ветер трепал его густые волосы. Еще фото – мускулистая спина, напряженная штангой в дорогом фитнес-клубе. Коктейльная вечеринка на доминиканском пляже. Вольник в красных пляжных шортах, светлые капли воды льются по загорелой широкой груди. И сотни фото в таком духе. Портфолио, а не жизнь.

В школе Вольник был… полон шарма и обаяния. С возрастом он не растерял их ни капли.

Странно было то, что на фото с ним не было ни одной женщины, которую можно было бы посчитать его женой или хотя бы не случайной знакомой.

Любава задумалась и посмотрела на фото своей странички: ей хотелось оценить себя его глазами, глазами красивого молодого мужчины, не видевшего ее с детства.

Страничку она вела крайне экономно. Основные сведения, несколько подруг и несколько же фотографий: одна – с годовщины свадьбы. Любава за столиком в ресторане, в маленьком платье-футляре цвета шампанского, расшитом жемчугом, в жемчужном же колье. Высокая прическа из некогда длинных и роскошных волос.

Тонкими пальцами она держит бокал за хрустальную ножку и смеется.

Любава машинально потянулась за старой красной чашкой дулевской фабрики и глотнула остывший чай.

Перелистнула страницу. Фото из Португалии: побережье океана, пальмы, выстроившиеся в ряд, словно стражи, косматыми гривами упираются в небо. У нее в руках огромная ракушка, глаза удивленные, белый мокрый купальник туго обнимает обе ее груди – загорелые, маленькие, круглые…

В горле снова запершило, Любава допила чай и в тишине отставила чашку подальше. Ей становилось тяжело дышать, операционный шрам заныл.

Она долго сидела в темноте, наблюдая, как гаснет экран ноутбука, а вместе с ним – красивая маленькая женщина под пальмами далекого пляжа.

Потом позвонила