Шрифт:
Закладка:
Лене казалось, что она смотрит в зеркало, и вместо Сережи ей чуется она сама. Теперь они подолгу молча сидели вместе: аккуратные головы, опрятная, строгая одежда и два алых галстука, горевшие на шеях. Все было понятно и без слов.
— Я для нее на все готов. — Сережа сорвал травинку и сразу отбросил. В редкие моменты разговоров, он говорил только о Кате. Они шли после отбоя по узкой протоптанной дороге сквозь заросли травы. Невдалеке шумел камыш, перебивали друг друга сверчки и лягушки. — Она хоть тебе то пишет?
Лена заколебалась. Катя действительно ей писала: письмо пришло почти сразу после Лениного возвращения в лагерь. Катя в несвойственной ей манере извинялась за произошедшее. Лена вяло пробежалась глазами по письму и сунула его к остальным. Голова становилась чугунной при мысли, что нужно что-то отвечать, а взять в руки листок и ручку, казалось чем-то невозможным. Катя не успокаивалась и писала еще и еще. Ворох не отвеченных писем висел, словно камень на шее, утягивая Лену на мутное илистое дно лагерной речки. Не отвечать Кате было стыдно, а отвечать — невозможно. Ее письма постепенно становились все короче, и Лена, переборов себя, отправляла похожие отписки в ответ. Не перечитывая то, что написала, она засовывала письма в большой железный ящик на почте. В них Лена сухо сообщала, что все хорошо, в таком же вежливо отстраненном тоне получала ответы от Кати.
— Понятно. — Горько усмехнулся Сережа, по-своему истолковав молчание Лены.
Жалость к Сереже смешивалась с жалостью к себе и в сердце Лены превращалась во что-то липкое словно овсяная каша размазанная по щербатой столовской тарелке, но одновременно дурманящее словно запах сосновой коры, нагретой июльским солнцем. Камыши шумели невыносимо громко, обещая скрыть все, что будет сделано и сказано 25 июля 1989 года в пионерском лагере "Заря"
«Я люблю его. — В голове Лены все стало просто и ясно. — Я сделаю все, чтобы он был счастлив».
Глава 19. Все, о чем тревоги и мечты, это все ты
И Лена роковым образом сдержала свое обещание.
Хотелось врать себе, что Катя нужна ей любой, но волшебная дымка, обрамляющая ее подругу, рассеялась и словно под дуновением ветра окружила Сережу. С детства Лена носила очки: сказалась наследственность и рано возникшая любовь к книгам, но, казалось, что они все это время не выполняли свое назначение. Она словно видела Сережу впервые, будто все это время она позволяла своему большому минусу жить своей жизнью, и только сейчас картинка стала четкой и ясной.
Письмо Кате, игра в главном корпусе, посиделки в дождь в столовой.… Там он был настоящим: умным, отзывчивым, веселым. Катя по привычке забрала всё себе и выбросила, наигравшись.
Во время трудовой деятельности Лена наблюдала за Сережей, водящем малярной кистью по турнику. Он был с ней почти одного роста, немного сутулый и худощавый. Рука с выступающими венами динамично взлетала вверх и вниз, покрывая вертикальную стойку слоем краски. Сейчас он был одет ровно так же, как и в первый день: грязные треники и широкая футболка, парадная одежда, которую он носил после расставания с Катей, осталась в корпусе — вожатая не дала портить галстук. Сережины глаза были сосредоточенно прищурены, будто он не красил не турник, а часть ракеты, которую будут запускать в космос.
— Опять пытался поговорить с ней, — не отрываясь от работы, едва слышно проговорил он. Недалеко от них с Леной вертелись Валера с Сашей, вместе с парнями из старших отрядов, таская ветки для последнего костра. — Обозвала нытиком и кретином, сказала больше не звонить ей.
Теперь они неосознанно избегали называть имя Кати между собой, заменяя его местоимением.
— Может быть, тебе правда нужно отпустить ее? — неуверенным шепотом ответила Лена. Она аккуратно сунула кисть в ведерко и стянула перчатки.
— Я не хочу ее отпускать, — Сережа кинул свою кисть в то же ведро так, что брызги черной краски попали на голые Ленины ноги и потер глаза. На белых глазных яблоках выделялись ярко красные сосуды то ли от едкой краски, то ли от того, что Сережа готов был заплакать. — Но я не знаю, что мне нужно еще сделать. Я так… запутался, — он плюхнулся на стоящую рядом скамейку, роль которой выполняла доска, опирающуюся на два чурбана, и уткнулся лицом в ладони. — Только ты одна со мной возишься, ничего не просишь и ни на что не жалуешься.
— И мы пройдем через это вместе, — Лена сжала кулаки так, что ногти впились в ладонь. Сережа не видел, что щеки Лены горели, и их красный огонь выдавал плохо скрываемое, гадкое, стыдное, но неотвратимое удовольствие: ему нужна она, а не Катя. Пока он сам этого не понимает, но нужно просто немного подождать, немного потерпеть и тогда он увидит, что никого лучше Лены для него нет, и не может быть.
— Я сделаю все, чтобы тебе стало легче, — Лена умоляюще смотрела на Сережу.
— Ты замечательная, — он обратил взгляд на Лену, и она увидела, как на его губах теплится слабая улыбка.
— Значит как всегда после отбоя?
Глаза Сережи потемнели, став глубокими как темное ночное небо, а улыбка сошла с лица. В нем словно что-то боролось, не давая дать ответ на Ленин вопрос.
— Не знаю… наверно… да… — наконец промямлил он и, подхватив ведерко с кистями, направился в сторону сарая сторожа.
Лена и Сережа встречались у берега реки, чтобы проскользнуть мимо острого взгляда других обитателей лагеря незамеченными. Сегодня была очередь Сережи проводить свечку, поэтому сразу после вечерней линейки, пока еще не пришла Анька, Лена проскользнула в комнату вожатых в своем корпусе. В полумраке комнаты она оглядела себя в зеркало и осталась недовольна. Перед ней стояла нахмуренная девушка с пушащимися волосами, убранными в пучок, из-за чего голые щеки казались еще толще. Нос, усыпанный веснушками, украшал расковырянный прыщ, а на ногах краснели волдыри от комаров.
Совсем не вовремя перед глазами возникла Катя, какую она видела в последний раз. С иссиня черными волосами, обычно гладкими и спадающими на узкие белоснежные плечи, а тогда начесанными и залитыми лаком. Она презрительно щурила карие, густо подведённые глаза, кусала накрашенные губы. Катя была красива и так, но Лене захотелось взять мокрую салфетку
