Шрифт:
Закладка:
Есть у них чистые постели, одежда, еды почти досыта. Но нет книг, бумаги, игр и занятий. Ученических тетрадей и то в обрез. Воспитательницы маялись. Заведующая Раиса Кузьминична успокаивала: «Ладно, чего там — были бы сыты и здоровы, мамам-папам отдадим, будут воспитывать».
Мамы-папы далеко, почти все на фронте. Они — военные врачи, фельдшера. А те, кто в тылу, — в госпиталях, на производстве медикаментов. Ребята скучают, каждый день выбегают навстречу почтальону. Но письма приходят редко.
Когда нет школы, уроков, ребята больше шалят. И озорство их становится все отчаянней. То пристегнули все пальто на вешалках одно к другому, то открыли форточки — заморозить воду в умывальниках. А позапрошлой ночью интернат проснулся от визга и воплей: в спальню к девочкам явился некто в белой хламиде, ростом под потолок, с короткими ручками, без головы. Он хрюкал и подвывал, а потом умчался, стуча ногами, как лошадь.
«Это все ваши, — говорила Кате заведующая. — Остальные малы». Катя и сама думала так. Но кто из них? Об этом, конечно, знают главные верховоды — Андрей Жарбиц, Жанна Маненкова. Катя говорила со всей группой, но они только отшучивались, видно, дорожили своей тайной деятельностью.
Раиса Кузьминична советовала: надо поговорить с каждым отдельно. Но Катя не могла склонять ребят к ябедничеству. Может, она просто не годилась в воспитательницы? Маленькая, худенькая, сама похожа на девочку. И слишком слаба, мягка. Да и не педагог она, а художник-модельер. Только моды сейчас никому не нужны.
Одно Катя знала — она ребят любит. И скрытную Жанну, и вспыльчивого Андрея, и Люсю с лисьей мордочкой, и Павлушу Букана, по прозвищу Паша — манная каша. Может, даже Пашу больше других, потому что всем всегда хочется над ним посмеяться.
Паша не соответствует строгим требованиям заведующей — пуговицы на рубашке застегнуты невпопад, шнурки оборваны, пальцы и щеки в чернилах, платок потерян, постель в буграх. Пашины карие глаза смотрят с тоской, будто говорят: «Вы видите — у меня не получается, я стараюсь, но не выходит». У Паши в малышовой группе братишка, четырехлетний Буканчик. У него тоже всегда потерян платок и грустные глаза.
Катя думала: если ей, взрослой, так тоскливо без дома, то как же им, детям? И была готова отдать им все свое время с утра и до ночи. Но дома ждали ее шестилетняя дочка и трехлетний сынишка, и, окончив смену, Катя торопилась к своим. Она оставляла их на хозяйку, добрую и суровую, как все здесь, женщину, тоже солдатскую жену. И все же беспокоилась.
Катя несла домой кастрюльку с супом, половину своего второго, кусок хлеба — добавление к картошке или каше, что стоит в горячей русской печи. Она торопилась, а все ж оглядывалась, не идет ли где Мотя-почтальонша с сумкой через плечо. Мотю и ждали и боялись. Она разносит письма, но и похоронки доставляет тоже она.
Сколько раз случалось это: выйдет из дома понурая Мотя, а следом вырвется страшный крик. И зайдется в плаче и причитаниях еще одна вдова или мать, и побегут на этот плач женщины из соседних домов. И вот закричат, заплачут все — та, на которую только что свалилось горе, и те, которые не успели выплакать свое.
Никого не встретив, Катя добежала домой. Сбросила варежки и пальцы в рот — отогревать. Марья Васильевна расстегивала на ней пальто и ворчала:
— Что ты, Катерина, руки морозишь? Варежки твои давно износились, их сжечь пора. Давай сошьем рукавицы, у меня и патронка есть, по какой кроить. И ватин — вон рукав старый валяется. А на верх твоя юбка сгодится красная.
Вечером выкроили, а с утра Катя была дома и сшила. Рукавицы получились большие, теплые. Катя, пока шла на работу, все продумала и сразу к заведующей: хочу с ребятами рукавицы шить для солдат. Все посылают подарки на фронт. Дайте нам хоть два шерстяных одеяла из старых, есть там темные. И Катя положила перед заведующей свои новые рукавицы. Та повертела их, оглядела и обещала дать одеяло, а может, и два — надо посмотреть.
Девочки обрадовались, сразу захлопотали: у кого-то есть нитки, у кого-то иголка. Мальчики отказывались — шить не умеют, учиться не хотят.
В этот вечер, как всегда, Катя собиралась рассказывать ребятам. Это заменяло чтение. Усаживались вокруг нее, просили:
— Расскажите из Гайдара… Нет, случай из жизни… Лучше про то, как война кончится… Давайте смешное — про двенадцать стульев…
Но Катя стала рассказывать про войну: как разведчики ходили за «языком», как боец вытащил из-под огня раненого командира, как связисты восстанавливали оборванную линию. И везде был холод, мороз, снег, снег, и у всех зябли руки, а в одном случае были отморожены пальцы.
Умница Жарбиц не выдержал:
— Ох, и хитрая вы, Кать-Михална. Вы нам нарочно рассказываете такое — чтобы рукавицы шить…
Тогда Катя сказала:
— Мы с вами в доме, в тепле, скоро вы ляжете спать под свои теплые пушистые одеяла. Подумайте о наших, кто сейчас на морозе, под открытым небом.
— Согласны, мы согласны, учите нас шить! — закричали мальчики.
Собрав, где можно, нитки-иголки, приступили к работе. Поначалу кололи пальцы, много пороли, перешивали. Потом стало ладиться.
Прослышав, что «интернатские шьют для фронта», женщины стали приносить кто катушку ниток, кто иголку, воска кусок, а кто и старый полушалок или вату.
Шили с каждым днем лучше. Все, кроме Паши. Так криво, так косо, так хило, как он, не шил никто. Ребята смеялись, а Паша горевал. Уже решено было — каждый кладет в сшитые рукавицы письмо от себя.
— Кать-Михална, раз он не шьет, то и письма писать не будет!
— Куда ж он свое письмо положит?
Паша сидел понурый, печальный. Катя придумала: пусть проглаживает сшитое. Глаженье, конечно, работа, но как же с письмом?
А тут все обсуждают, о чем писать, как обращаться — «дорогой воин» или «дорогой наш защитник»! Паша совсем захандрил. Тем более что давно не писал отцу. Отец сообщил, что меняется адрес, но номера полевой почты пока не прислал.
Наступил день, когда «комиссия» — Катя, Жанна, няня Фрося — принимала работу. Андрей смеялся над Жанной, зачем вышила на рукавицах бабочек? Жанна фыркала: «Какие бабочки? Это ж мои инициалы!» Люся вышила буквы: Л и П, чтобы различать левую от правой. Фрося уверяла, что различить
