Покинув кабинет, Элеонора направилась в комнату к Лее, проклиная себя, что не отравила питьё мистера Пембрука раньше. Если б она соображала быстрее, действовала более ловко… но теперь было слишком поздно. Никогда больше она не увидит Лею. Девушка даже не представляла, где теперь искать подругу и как её найти, ведь Лея не умела ни читать, ни писать. Лондон просто проглотил её, вместе с её добрыми яростными глазами и живым смехом. Элеонора положила ладонь на ручку двери, ведущей в комнату Леи. Как скоро город выплюнет её обратно?

Утерев глаза, Элеонора спустилась обратно в кухню, чтобы поставить бутылёк на место. Миссис Бэнбёри была близко, а на сковороде скворчал огромный кусок масла. Дейзи убиралась в кладовой. Никто не смотрел на кухонный шкаф, из которого девушка вытащила бутылочку. Она пересекла комнату, вытащила лауданум из кармана и…

– Элла!

Прямо за ней стояла миссис Филдинг. Элеонора замерла перед открытой дверцей кухонного шкафа, зажав в дрожащей руке бутыль с лауданумом. «Вот и всё, – подумала она. – Вот и всё…» В любую минуту миссис Филдинг позовёт констебля, крича, что у них в доме отравительница, и Элеонора ничего не успеет сделать, ведь бутылочка была прямо у неё в руке…

– Господи, что ты собираешься с этим делать? – спросила миссис Филдинг.

Элеонора вздрогнула. Она не ожидала, что ей представится возможность объясниться, и теперь в голове у неё крутилась только одна мысль: «Меня поймали».

Но потом ей пришла неожиданная мысль.

Она обернулась, чувствуя, как горят щёки. «Хорошо. Это мне как раз на руку».

– Я… это началось так внезапно, миссис Филдинг, – девушка многозначительно положила руку себе на живот. – И я подумала: может, пара капель поможет избавиться от боли…

Миссис Филдинг вздохнула:

– Ох, Элла. Я полагала, ты намного выносливее. Иди помой пол в холле – это тебя отвлечёт.

Элеонора сделала реверанс, принесла ведро, щётку и мыло, пряча свою радость, пока никто не заметил.

В то воскресенье миссис Филдинг повела их всех в церковь. Мистер Пембрук никогда не ходил с ними, но экономка настаивала, чтобы всех служанок каждую неделю видели на семейной скамье – во избежание слухов. Конечно же, это было бессмысленно. Весь приход видел, как сокращается число служанок, и незримое присутствие мистера Пембрука нависало над ними, точно злобный призрак.

Они вошли в церковь по двое, когда от брусчатки уже поднимался жар. Улицы в глубине Мэйфера были тихими – лишь скрип водяных насосов и распахивающихся окон нарушал эту тишину. На этих улочках воскресенье и правда было святым днём. Но стоит только повернуть за угол, и раздаются крики и шум рынка, а торговцы пыхтят над своими прилавками, пытаясь продать людям воскресные обеды. Маленькие девочки бегали от двери к двери, продавая кресс-салат[12] на грязной фланели. Огромные подносы с рыбой воняли на жаре. Сыр, завёрнутый в муслин, плавился, а почки, уже не свежие, истекали кровью прямо на тротуар.

Увидев церковь, Элеонора ощутила укол тревоги. Она ведь продала свою душу – сможет ли она ступить на освящённую землю? Девушка ущипнула себя за запястье. Конечно, сможет. Желания ведь не были злом.

Ифе вздохнула, когда они прошли через двери.

– Миссис Филдинг, мы могли бы хоть раз сходить в настоящую церковь?

– Здесь у твоего папства власти нет, Ифе, – прошипела экономка. – Тихо, люди услышат.

Закатив глаза, Ифе пробормотала:

– Здесь даже пахнет неправильно.

Элеонора смотрела только вперёд, не обращая внимания на шепчущихся при виде их прихожан. Она чувствовала, как люди пересчитывают служанок, как пристально смотрят на опустевшее место Леи – так обычно разглядывают зверей в клетках.

– …это, конечно, вопрос времени. Холостяки всегда попадают в такого рода неурядицы…

– …а девочек просто не воспитали должным образом. Они ничего не могут с собой поделать…

– А знаете, что он всех их зовёт по имени? В общем-то, оно и понятно. Кому захочется лечь в постель с девушкой по имени Хартли?

Элеонора споткнулась. Женщина средних лет в зелёном платье оттенка мышьяка, которая произнесла эти слова, отвернулась, хихикая, едва только заметила выражение лица Элеоноры. Девушка сжала кулаки. Прихожане хихикали и сплетничали о том, что происходило в особняке Гранборо, словно обсуждали сюжет оперетты. Мистер Пембрук представал в роли милого плута, эдакого стареющего донжуана в смокинге, а служанки – резвыми пышногрудыми девчушками, которые слишком громко смеялись, и их можно было привлечь похабным подмигиванием. Никто из этих людей не видел их синяков.

Перед службой вышел священник. Преподобный Кларк был невысоким мужчиной, жадно интересующимся жизнью своих прихожан, а особенно – молодых незамужних прихожанок, которые продолжали беременеть в особняке Гранборо. У него было безошибочное чутьё на сплетни, такое тонкое, что могло считаться буквально божьим даром. Элеонора удивилась, что он не обивал пороги особняка, когда стало известно об увольнении Леи.

Элеонора наблюдала, как преподобный Кларк вытягивает подробности о Лее из миссис Филдинг с упорством, с каким терьер вытаскивал крысу из норы. Девушка пыталась вслушиваться в другой разговор: сын миссис Кеттеринг женился на девушке, которую повстречал в Индии, одной из местных, и теперь вёз её домой. Дочь полковника Хардвика собиралась выйти замуж за своего возлюбленного, еврея. Через две улицы отсюда был ограблен сапожник. Но шепотки о Лее притягивали её внимание, словно невидимые настойчивые руки. Элеонора вскинула голову и смотрела вдаль, гордая, жёсткая. Скоро она заставит их всех перестать перешёптываться.

Медный котёл для стирки в Гранборо застыл ржавой глыбой в подвале рядом с кухней. Платить за обслуживание аппарата и услуги трёх прачек, которые работали с ним, было дорогостоящим удовольствием, потому, когда котёл сломался, мистер Пембрук уволил всех троих и начал отправлять своё бельё в прачечную.

Элеонора собиралась забрать вещи для стирки. Она не могла не заметить, что мистер Пембрук не находил дорогим только свой виски и членство в клубе. Зато услуги женщин, как бы низко они ни стоили, он не считал нужным оплачивать.

Над тротуаром висело знойное марево, но Элеонора всё равно натянула перчатки и надела свою широкополую шляпку. Даже так далеко от реки она всё равно чувствовала запах Темзы – сырой, зловонный под летним солнцем. Но в Мэйфере двери не открывали и ставни не распахивали. Не показывать же, что обитатели таких великолепных домов могли потеть, как простой люд.

Все они притворялись идеальными. Слуги, мимо которых проходила Элеонора, вежливо кивали ей и осведомлялись о её здоровье, если она задерживалась. Но несколько недель назад они вели себя настолько же вежливо с Леей, а теперь, казалось, выкорчевали её из памяти, вырвали, словно гнилые нити из швов. Леи как будто не было вовсе. То же самое случилось и когда заболела мать Элеоноры. Добрые соседи закрыли для неё свои двери, не желая рисковать заболеть чахоткой, даже когда маленькая Элеонора плакала на пороге.