Шрифт:
Закладка:
21 августа мы наконец-то были готовы к отплытию, и в связи с полным штилем «Маргарита» была отбуксирована русскими и аборигенами на четырех лодках через узкий рукав реки в губу. Чуть позже подул попутный ветер, после чего лодки нас оставили, повернув обратно в Южный Таз либо в Нейве-сале. Большинство русских рыбаков г-на Уордроппера должны были вернуться домой на нашем судне. Оставшиеся на месте, а также четверо русских из Южного Таза попрощались с ними с некоторой грустью. С уходом судна цивилизация оставила их, и этим людям, живущим на расстоянии друг от друга, в наступающую на восемь-девять месяцев зиму наверняка будет недоставать общения с себе подобными.
Утром 22 августа мы прибыли к другой рыбной станции. Забрав оттуда улов, мы направились к Мунго Юрибею. Здесь я услышал, что опять появился медведь – не воровать рыбу, а посещать могильники аборигенов. Поскольку судно должно было несколько дней стоять на загрузке, я быстро приготовился к небольшой экспедиции в тундру, где, как нам сообщили, медведь совершал свои злодеяния. В санях, запряженных пятью оленями-самцами, я с аборигеном-юраком отправился вдаль от станции. Это была утомительная поездка, порой мы увязали в бездонных болотах, порой – в кустарниках и подлесках. Бедняги-олени смертельно устали, когда мы наконец доехали до места, где в два ряда стояло пять гробов. Это было вечером. Мы привязали оленей под прикрытием кустарника, после чего разбили лагерь в 40 локтях от развороченного гроба, на скорую руку соорудив из веток шалаш. Положившись на бдительность и остроту чувств моего спутника, я погрузился в сон. На рассвете я проснулся от того, что юрак дышал мне в ухо. По выражению его лица было понятно, что происходило что-то необычное. Я выглянул из хижины и увидел отчетливые очертания медведя между двумя гробами. Сразу же прозвучал выстрел. Когда дым от пороха рассеялся, мы увидели, что хищник лежит на земле. Мы выбежали и еще несколькими выстрелами в упор окончательно добили медведя. Все случилось очень быстро, но прошло еще много времени пока не прекратились непонятные мне слова похвалы, объектом которой я стал со стороны юрака. Он хлопал меня по плечу и выкрикивал: «Совво! Совво! Совво юро!» («Отлично! Прекрасно, друг!») Мы вместе сняли шкуру с нашего трофея, который оказался большой жирной медведицей. Когда мы вечером вернулись на станцию с лоснящейся бурой шкурой трупоедки, нам устроили роскошный прием. Но этот охотничий поход имел более серьезное значение: он помог мне реализовать идею, которую я вынашивал еще с моего прибытия в Таз. Я хотел остаться в Северной Сибири и насладиться покоем среди аборигенов. В Мунго Юрибее был юрак, неплохо говоривший по-русски. Он спросил меня, видимо, почти в шутку, не хотел ли я остаться там и заняться охотой – в этом случае он был готов показать мне места, где есть возможность и поохотиться, и порыбачить. Я поговорил с капитаном Миккельсеном, который сошел на берег с несколькими матросами для последней погрузки пуха и пушнины на борт. Он настойчиво пытался меня переубедить, советовал не обрекать себя на невзгоды, которые были неизбежно связаны с жизнью у аборигенов вдали от цивилизации. Как я буду переносить мороз? Но я как раз хотел испытать и мороз, и голод. Юрак в ответ на эту новость сказал, что, спрашивая у меня, хотел ли я у него пожить, он всего лишь шутил. Он не верил, что я могу пережить суровую зиму, и если я заболею, это не будет приятным известием ни для меня, ни для него. Матросы, узнав о чем шла речь, сказали, что они ни за что в жизни не рискнули бы проводить зиму в Северной Сибири, особенно с аборигенами в их чумах. Но чем больше доводов против я слышал, тем больше крепла моя решимость: я хотел остаться, чтобы терпеть все невзгоды и трудности, которые меня ожидали.
– Я останусь в Северной Сибири у аборигенов, – сказал я капитану.
– Хорошо, пожалуйста, как скажете, я не рассчитываю снова увидеть вас живым, – ответил он.
Таким образом, решение было принято. Я попрощался с возвращавшимися русскими, матросами и особенно с любезнейшим капитаном, чье рациональное мышление и сердечное отношение ко мне я высоко ценил во время нашего совместного плавания и общения. Я увидел, что все, кто был на судне, беспокоились за меня – мягко говоря, они считали меня слишком легкомысленным.
Меня сопроводили на борт судна, я в спешке написал письма на Фареры, а затем отчалил на одной из лодок аборигенов вместе со своими вещами. Судно же, пользуясь попутным ветром, подняло якорь.
Бесспорно, я почувствовал себя одиноким и покинутым, стоя на станции у Мунго Юрибея среди аборигенов, чей язык я не понимал, и наблюдая, как судно удалялось, пока окончательно не исчезло из виду. Я дал волю своим чувствам и, плача, пошагал в тундру, где утолил жажду сочной спелой морошкой.
Глава VIII
Длительное пребывание на необитаемом острове в Тазовской губе
Внешний вид острова Находка[46]. – Отшельническая жизнь. – Находка мертвецов. – Визит незнакомцев. – Отъезд с острова
Япока еще не собирался жить вместе с аборигенами, присмотрев для своего временного проживания необитаемый остров Находка в Тазовской губе. Среди юраков-самоедов был человек, с которым я мог изъясняться на ломаном русском. После длительных переговоров я нанял шестерых аборигенов, и они на большой плоскодонной лодке отвезти меня к вышеупомянутому острову, лежащему примерно посередине губы в 30 верстах от станции Мунго Юрибей.
Дело было в середине августа во второй половине дня. Аборигены высадили меня на остров площадью четыре квадратных мили, который должен был стать моим местом проживания в следующие несколько месяцев. Это была добровольная ссылка. Когда юраки принесли мои вещи на плоский песчаный берег на юго-западной стороне острова, куда мы причалили, они, получив согласно договоренности вознаграждение в русских рублях купюрами, повернули домой, попрощавшись со мной словами: «Локумбой, локумбой, савуйете!» («Прощай, всего наилучшего!»)
Моей первой мыслью было строительство хижины из сплавного леса, которого везде было в изобилии (он с весенними оттепелями поступает по рекам в губу, где его повсеместно водой выбрасывает на берег).
К моей большой радости я вскоре
