этих новых культурных продуктов и были рады, когда ими расплачивались за пушнину.

Но одним хорошим погожим днем в 1880 году в Тазовскую губу пришло небольшое парусное судно. Владельцем судна и одновременно его шкипером был немец Функ. В том же году он основал две станции: одну на острове Ямбург, другую – на том месте, где сейчас находится зимняя станция г-на Уордроппера. В первый год Функ провел блестящие сделки, рыбный промысел шел хорошо, а бартерная торговля велась с большой прибылью. Но после того как на следующий год потерпело крушение судно, направлявшееся из губы в Тобольск, в результате чего было утеряно много товаров, утонули два человека из команды и Тазовскую губу признали сложной для судоходства, Функ выставил свою компанию на продажу. Новый покупатель нашелся быстро: им стал энергичный англичанин Джекоб Уордроппер из Тюмени. 1890 год был девятым, когда фирма Уордроппера вела дела в Тазовской губе. За этот промежуток времени здесь были построены еще четыре станции, управляющие которых происходили из Нейве-сале, где они работали на английскую фирму. Они еще частично зависели от главной станции и осенью отправляли бóльшую часть своей рыбы и пушнины на зимнюю станцию в Нейве-сале.

В 1888 году купец из Сургута основал новую станцию на Йидингхёве, в 40 верстах к югу от Нейве-сале. Этой станцией управлял приказчик, который осенью перевозил на оленьих упряжках добытые продукты в Сургут.

Большая часть осетров, выловленных в течение лета рыбаками станции, а также аборигенами, которые рыбачат за свой счет, выпускается в небольшие пруды, где остается до осени. С наступлением холодов рыбу поднимают неводом. Рыба быстро замерзает, и ее в таком виде можно транспортировать и хранить всю зиму. Мороженая осетрина имеет гораздо бóльшую ценность, чем соленая. Рыба, которая погибает в ходе промысла в естественных водоемах, идет в пищу рыбакам.

На летней станции в Нейве-сале, которая состоит из одного небольшого деревянного дома и нескольких чумов и находится в миле от зимней станции, промысел ко времени нашего прибытия был уже почти закончен. В избе жили русские рыбаки и засольщики, а в чумах – остяки и юраки. Распорядитель станции проживал со своей супругой в небольшом шлюпе с убранной оснасткой, который много лет назад привезли из Тюмени.

Русские знали, как эксплуатировать аборигенов. Они приучили их к торговле с собой, постоянно держа их в кабале. В Нейве-сале аборигены не были постоянно нанятыми работниками. Но вся рыба, которую они вылавливали, уходила на станцию за старые долги или аренду неводов – аборигенам специально не давали их приобрести.

За аренду невода, который мог стоить от 10 до 30 рублей, они отдавали треть улова, хотя могли бы в течение лета зарабатывать на этом многие тысячи крон.

Пока мы стояли у Пура, нас ежедневно посещали аборигены, которые приплывали на своих каноэ с самых разных направлений и предлагали на продажу рыбу, пушнину и морошку. Последнюю мы, впрочем, чаще всего получали в подарок, но взамен ожидалось вознаграждение в виде печенья или чего-нибудь подобного. Из множества аборигенов, поднимавшихся на борт судна, мне особенно запомнились две юные девушки в красных тканых платьях – в противоположность остальным женщинам, одетым в меха. Помимо этого, у них были умытые лица, они носили беличьи воротники вокруг шеи, а платья были вышиты разноцветными стеклянными бусами и отделаны мохнатыми собачьими шкурками, которые выделялись своей белизной. У одной из них под обоими плечами было по колокольчику, которые трезвонили, как только она двигалась. Я узнал, что девушка с колокольчиками была на выданье, а ее подруга была свободной. При помощи остяка, говорившего по-русски, я попытался в шутку поторговаться с ее не очень далекой матерью о дочери (в Северной Сибири люди покупают себе жен), но старая женщина не выказала интереса к переговорам – если, конечно, переводчик не исказил мои или ее слова. Чтобы испытать, как неожиданная попытка сближения могла повлиять на девушку, когда она однажды утром пришла на борт в сопровождении других аборигенов, я подошел к ней и поцеловал в левую щеку. Наверное, мне не следовало это делать – позже я узнал, что аборигены поцелуем выражают только благодарность, – окружающие посмотрели друг на друга, и девушка, чье лицо покрылось румянцем, застенчиво отступила назад. Я, видимо, оскорбил ее чувство стыдливости, потому как снова она показалась лишь в тот день, когда мы покидали станцию, – я увидел ее среди группы аборигенов, стоявших на берегу.

Во время стоянки судна у станции я много раз ходил на охоту – либо один, либо с нанятыми аборигенами. Приказчик станции, живший на Йидингхёве, прислал мне сообщение с просьбой прийти и помочь ему избавиться от медведей, которые каждую ночь устраивали охоту на осетров в пруду. После дежурства в течение двух ночей я завалил одного из похитителей осетра. Но, судя по многим признакам, в округе хозяйничало еще множество других медведей. Я тем временем также должен был заниматься своей собственной охотой на готовых к отлету гусей и уток – первые водились крупными стаями на низких островках, у рек и озер, тогда как утки были в меньших количествах, – поэтому охота на медведей, которая проходила в 50 верстах от станции и отняла у меня четыре дня, была приостановлена.

В Нейве-сале люди были заняты разгрузкой и погрузкой. По вечерам, закончив работу, матросы обычно боролись с аборигенами на песчаном пляже. Среди аборигенов, которые, как правило, не очень сильны физически, нашелся один высокий, худой юноша, юрак-самоед, который постоянно побеждал самого сильного из наших матросов. Дети рыбаков-аборигенов между чумами играли в мяч и стреляли из лука. Мальчишки оказались необычайно ловкими стрелками – они могли попасть в стрелу, летящую над ними. Один выпускает в воздух стрелу, а другой, пока она еще находится в высоте, поражает ее своей стрелой. Но эти мальчишки плохо поступали, оттачивая свое искусство на еще толком не способных летать детенышах маленьких птиц, которых было множество вокруг станции. Я сошелся с этими красивыми, загорелыми мальчуганами и, когда предоставлялась возможность, принимал участие в их соревнованиях по стрельбе, хотя мне и не удалось стать хоть сколько-нибудь выдающимся лучником. На пальцах ребятишки могли демонстрировать различные фокусы с помощью нитки: их «хундье-хо» («нога куропатки») была полным аналогом фарерского «кракуфоутура» («ноги вороны»)[45]. Маленькая компания детей на станции состояла в основном из мальчиков. В ходе наших игр они относились друг к другу очень дружелюбно, и я ни разу не видел, чтобы они ссорились.

20 августа с рыбных станций юга Тазовской губы пришли