Однако идут дни, ничего не меняется, а ты продолжаешь просыпаться в переполненной камере с ужасающе спёртым воздухом.

Проходит ещё некоторое время, и ты, доведённый до отчаяния, начинаешь проклинать своих родных и близких, которые совершенно забыли о твоём существовании. Этот период самый трудный в местах лишения свободы, особенно для слабых духом. Именно в этот период, доведённый своими мыслями до полной безнадежности и отчаяния, тем более если тебя действительно по какой-то причине никто из твоих близких родных не навещает. Не посылает передач или хотя бы через следователя или адвоката не передаёт слов поддержки, ты, совсем несчастный человек, обозлённый на весь белый свет, опускаешься до того, что машешь на себя рукой, и тебе становится всё безразлично. В такие моменты человек с более тонкой психикой может даже и наложить на себя руки…

Кстати, если у человека подобного типа это был не спонтанный порыв, а всерьёз обдуманное решение, то, потерпев неудачу, он пытается вновь и вновь осуществить свой план и действительно уходит в мир иной…

Где-то после двух месяцев пребывания в Бутырской тюрьме меня тоже охватило нечто подобное, и мне стало всё вокруг безразлично. К счастью, во-первых, у меня сильная воля, во-вторых, в этот момент рядом со мной оказался Юрий, человек, уже переживший похожее состояние и относившийся ко мне с симпатией, а потому нашедший нужные слова и вернувший мне уверенность в себе.

Юрию было лет под сорок. Он не относился к блатным, но его заметно уважали, и не только потому, что сидел в этой камере едва ли не дольше всех, но и за то, что никогда ни во что не вмешивался, был немногословен, но если интересовались его мнением, всегда высказывался коротко и со знанием дела. Юрий ни с кем не сближался, но у меня с ним почти сразуустановились настолько теплые и доверительные отношения, что вскоре он поведал некоторые подробности своей жизни…

Под сроком он оказался во второй раз. Юрий работал старшим прорабом на стройке, и несколько лет назад во время его смены погиб крановщик. Погиб по собственной вине, нарушив правила техники безопасности. Не разобравшись толком в происшествии, молодой следователь выдвинул обвинение против Юрия и сразу взял его под стражу.

В тот раз Юрий провёл в Бутырской тюрьме более полутора лет. Следствие, несмотря на все усилия молодого следователя, так и не смогло установить его вину, но в те времена «невиновные в тюрьме не сидели», а потому Суд состоялся, Юрия обвинили в преступной халатности и ограничились полутора годами лишения свободы, то есть тем сроком, который он уже отсидел.

Начальство, чувствуя вину перед ним, повысило его в должности, назначив Юрия заместителем управляющего трестом. Казалось бы, справедливость восторжествовала и не за горами была должность управляющего трестом, но… человек полагает, а Бог располагает. Незадолго до ухода на пенсию непосредственный начальник Юрия на словах приказывает ему отгрузить три вагона стройматериалов их смежникам, обещая подослать письменное распоряжение.

И то ли забыл это сделать, то ли специально не сделал этого, а стройматериалы «ушли налево». Возбудили уголовное дело, управляющий наотрез отказался от того, что давал устный приказ об отгрузке, и Юрию грозил внушительный срок по статье «хищение государственной собственности в особо крупных размерах».

А у него жена и трое несовершеннолетних детей: старшему — четырнадцать, среднему — девять, младшей, дочке — четыре годика. Юрий был очень сдержанным человеком, но стоило ему заговорить о детях, как глаза мгновенно становились мокрыми, а на скулах начинали играть желваки. Судя по тому, как ему регулярно присылались посылки, жена продолжала его любить и надеялась, что справедливость и на этот раз восторжествует.

Кстати сказать, в том, что меня никто не навещал и не посылал передач, виноват только я сам, категорически запретив следователю сообщать матери и родственникам о моём аресте. Почему? Во-первых, не хотелось травмировать её понапрасну; во-вторых, по своей наивности я был твёрдо уверен, что из зала Суда, если не раньше, я выйду на свободу…

Прошло ещё немного времени, и однажды ночью мне вдруг приснилась голая баба! Не какая-то определённая знакомая, а совершенно чужая, лицо которой я видел впервые. Но какие формы она имела… Боже мой! Я так увлекся её созерцанием, что проснулся от ощущения того, что «мой приятель» просто лопнет от напряжения.

Проснулся и тут же обнаружил, что мои трусы стали влажными. К тому времени я уже знал, что онанизм не очень приветствуется в местах лишения свободы, а потому почувствовал себя весьма неуютно, а уж вставать и вовсе не хотелось: вдруг промокли и брюки? С трудом заставил себя уснуть, и на этот раз «незнакомка» мне не являлась…

Постепенно, взяв себя в руки, я заставил себя не думать о женщинах, чтобы не пробуждать лишних эмоций. Это было как тренинг, которым я постоянно начинал свой новый день. Проснувшись утром и незадолго до сна я убеждал себя в том, что единственная женщина на свете для меня — мама. Как ни странно, но это помогало, и я «спокойно» продержался ещё около пяти месяцев. Но однажды, просматривая оставленную мне одним талантливым соседом тетрадь, я наткнулся на его удивительные зарисовки, напоминавшие позы «Ка-масутры».

Рисунки сделаны были столь профессионально и жизнеподобно, что мозг мгновенно подключил прогоняемые мною видения. И тренинг уже нисколько не помогал, несмотря на все мои старания: всякий раз перед сном я уже знал, что мне приснится. Самое интересное, что я с нетерпением ожидал того момента, когда удалюсь в свои эротические фантазии.

В один из таких дней у меня настолько разболелась голова, что я, никогда не подходивший к «кормушке», когда прибывала аптека (шнырь санчасти из зэков в сопровождении медсестры или фельдшера, с тележкой на колесиках, наполненной различными лекарствами), дождался, когда отойдет последний, наклонился и выглянул в «кормушку».

Рядом с тележкой лекарств стояла молодая, лет двадцати, девушка в белоснежном халате и медицинском колпаке, из-под которого кокетливо выбивалась завитушка чёрных волос. Её лицо показалось мне самым прекрасным из всех, которые я видел в своей жизни, а в её голубых глазах мне сразу захотелось утонуть навсегда.

К моему огромному счастью, шныря рядом не было, и почему-то мне подумалось, что это очень хороший знак:

— Что у вас? — деловито спросила она, не глядя в мою сторону.

— Не знаю, ласточка, голова просто раскалывается! — ответил я, стараясь придать голосу как можно больше нежности, но проговорил так тихо, чтобы не услышал никто, кроме неё.

Она вдруг