сказать, что магометане-горцы не едят мясо дикой свиньи или кабана. Они принимали участие в охоте на этого зверя тем более охотно, что он портил им кукурузные поля, но никто из них не смел даже прикоснуться к убитому зверю.

Бывали случаи, когда горцы убивали на своем участке дикого кабана и потом вынуждены были ехать в соседнее русское поселение с просьбой убрать кабана.

Само собой понятно, русские с радостью принимали просьбу и спешили за добычей. Хороший кабан весил до двадцати пудов и обеспечивал мясом надолго.

Абдулла считался передовым горцем, хотя не умел ни писать, ни читать. Он с трудом подписывал свое имя. И тем не менее он был настоящим пионером в своем ущелье, да и вообще во всей своей горной стране Балкарии. Он первый организовал сбор и продажу горского сукна; он же первый доказал на опыте, что в горских селениях можно разводить плодовые сады… Как печально было видеть эти сады, еще молодые и неокрепшие уничтоженные большевиками…

Вместе с тем Абдулла время от времени выступал и в качестве проводника в горах. Это случалось в особых обстоятельствах, а именно когда ехала в горы целая партия так называемых «больших людей».

На Кавказе «большим человеком» называется лицо, занимающее видный пост или обладающее настолько значительным богатством, что и без всякого административного поста имеет вес в глазах общества. Нальчикское начальство знало и ценило умение Абдуллы «показать горы», и всегда в нужных случаях прибегало к его помощи.

В 191… году, летом, в Нальчике собралась компания сравнительно высокопоставленных людей, которая уговорилась с председателем Горского словесного суда выехать с судом на летнюю сессию в горы. Члены этой компании, в большинстве немолодые люди, были перед поездкой в горы настроены приблизительно так, как Христофор Колумб перед отъездом в Америку. Впрочем, нет, это сравнение неудачно: нужно сказать не как Христофор Колумб, а как спутники Колумба.

Они ужасно беспокоились относительно вооружения, продовольствия, ночлега. Им казалось, что они отправляются на Северный полюс или на еще неоткрытый Мадагаскар, который – по дошедшим сведениям – населен людоедами.

Председатель суда успокаивал их, уверял, что и в горах живут люди, которые и пить и есть умеют; и спят не на звериных шкурах, а в домах… После долгих сборов и продолжительных расставаний в одно поистине благословенное утро кавалькада двинулась в путь.

В последний момент жена одного из участников, вовсе уж не столь молодая дама, кинулась на шею мужа с криком «не уезжай», «не уезжай!» – так, словно ее супруг, дородный господин, с благонамеренной лысинкой, в очках (по должности юрисконсульт), был средневековым рыцарем, отправляющимся на кровопролитную битву. Эта сцена вызвала улыбки у всегда сдержанных горцев. Да и нельзя было не улыбаться, ведь все – начиная с посадки почтенного юрисконсульта и кончая явной фальшью его жены – вызывало невольный смех…

В дороге я старался держаться поближе к Абдулле. Я чувствовал, что из всех присутствующих он самый интересный и настоящий человек. Военная школа, в которой я находился в те времена, воспитала во мне некоторый скептицизм в отношении к немужественным мужчинам, т. е. к тем мужчинам, которые толстели, жирели, распускали брюхо, ходили медленными тяжелыми косолапыми шагами; которые не умели обращаться с конем и оружием; которые не знают, для чего служит топор, а для чего пила; которые, наконец, пошло говорят о женщинах, помня и имея перед собою образ женщины, ими же обманутой и выброшенной на улицу; и забывая, что женщина, во-первых, твоя мать, во-вторых, сестра и потом – возлюбленная, или жена, или подруга – что угодно, но раньше всего и прежде всего – мать.

Кавалькада двигалась по дороге вдоль реки, вверх по течению. Впереди ехали молодые люди из числа наскоро сфабрикованного Абдуллой почетного конвоя; за ними председатель суда, окруженный гостями, а позади – Абдулла; запасные и нагруженные багажом кони.

В одном месте Абдулла обратил мое внимание на узкую тропинку, едва приметную, убегающую вверх, по склону горы. Тропинка как будто впадала в темный треугольник, заросший кустами. За кустами чудилась пещера, и это на самом деле была пещера, давно брошенная пастухами… Абдулла рассказал следующую историю, связанную с пещерой:

«…Несколько лет назад начальником Нальчикского округа был очень строгий и сухой человек, из военных, с немецкой фамилией [34]. Жена его была томная дама, когда-то красивая, всегда задумчивая, болезненная, с безобидными причудами. У них был сын, служивший где-то в Польше, в кавалерийском полку, и дочь, учившаяся в Петрограде, в Смольном институте.

Дочь, назовем ее Настей, отличалась красотой и задумчивостью. Она вечно сидела за книгой, не любила бывать в обществе, участвовать в многочисленных пикниках, из которых добрая половина устраивалась в ее же честь. У нее, кроме книг, было только одно еще развлечение – езда верхом. Ее отец всегда боялся отпускать ее на прогулку верхом: у него, как начальства, были враги, и он боялся мести с их стороны.

Однако Настя так горевала, когда ей запрещали поездки, что в дело вступалась мать, и отец уступал. Настю, красивую и (на здешний масштаб) знатную девушку, преследовало множество кавалеров из русских и туземцев. Но никому не удавалось тронуть сердце мечтательной институтки…

Однажды начальник округа, возвращаясь из Владикавказа, подвергся нападению со стороны абреков, мстивших ему за арестованных родственников. Нападение было произведено вечером, по дороге от Котляревской в Нальчик (тогда еще не было железнодорожного сообщения).

Сам начальник и его свита растерялись. Кучер спрыгнул с козел и удрал в кусты; телохранители размахивали руками и кричали… А пули нападавших продолжали свистеть.

В этот момент только один человек не потерял голову, этим человеком был ординарец команды милиционеров, Хуссейн, случайно присоединившийся к свите начальника. Хуссейн взял на себя командование. Достаточно было громко крикнуть на конвойных, и они послезали с коней, и правильной цепью пошли в наступление. По команде Хуссейна конвой дал несколько залпов, и абреки улетучились.

Конечно, все это происходило гораздо быстрее, чем здесь рассказано, но все-таки не настолько быстро, чтобы начальник не успел оценить находчивость и храбрость Хуссейна. Он тут же пожал ему руку, обнял его и пригласил служить у себя в качестве личного телохранителя. Разумеется, Хуссейн согласился. Приехав домой, начальник в ярких красках изобразил подвиг своего нового приближенного. Он до такой степени не жалел красок, что его дочь Настя с замиранием сердца прислушивалась к описанию доблестей Хуссейна и заранее восторгалась этим героем в духе Чарской.

Наконец, она увидела Хуссейна. Надо сказать, что Хуссейн вовсе не отличался красотой. Он был среднего роста, довольно плотный, лицо имел