«Руссо-Балт» на широких каучуковых колесах. Судя по дымкам, поднимавшимся из двух его труб, на нем только что приехали. Рядом с ним на завалинке у крыльца сидели двое мужчин и степенно беседовали, явно его поджидая. Старостой оказался сухонький, небольшого роста мужчина, рядом с ним с кульком семечек в руке сидел крепкого вида полицейский ротмистр. Увидав вошедшего в калитку гостя, староста неторопливо поднялся и поприветствовал:

– Здравствуйте, – и замер в ожидании ответа.

– Здравствуйте. Я по делу господина Тихомирова, про Великодворье.

Мужчина недоверчиво посмотрел на Фёдора и представился:

– Алексей Михайлович, староста здешний.

Поднявшийся со скамейки полицейский пробасил, протягивая руку:

– Ротмистр Афанасьев.

– Кузнецов Фёдор Алексеевич. Очень рад знакомству.

Староста повернулся к открытому окну и крикнул:

– Аксинья! Поставь самовар и накрой стол! У нас гости! – После повернулся к Фёдору: – Пожалуйте в дом, сударь. Проголодались небось с дороги.

Сидя за столом в светлой и чистой комнате, староста завел разговор:

– Ну, рассказывайте теперь, молодой человек. По какому вопросу к нам, почему за вас Вельямин Тихонович просил, встретить вас, помощь оказать?

– Он ко мне приезжал и рассказывал про Великодворье. Про то, что деревню прокляли, и теперь там никто жить не может. Просил снять порчу. Подобные случаи – это моя работа, и вот я здесь.

– Вы уж простите меня, Христа ради, а вы не слишком ли молоды для такой работы?

– Мне двадцать два. Первое свое посвящение я прошел в пятнадцать. – Фёдор улыбнулся. – Как говорили мои учителя, возраст – это тот недостаток, что сам проходит со временем.

– То есть вы говорите, что сможете избавить нас от той пагубы?

– Мне сперва посмотреть нужно на месте, определиться, с чем работать. То, что господин Тихомиров рассказывал, звучало очень литературно. Что вы можете рассказать про ту деревню?

– Что я могу про Великодворье рассказать? Ну, слушайте… Появился у нас с десяток лет назад купец один, Вельямин Тихомиров. Купил землю рядом с лесом и построил там деревню. Он в Италии долго жил и хотел тут какую-то коммуну организовать. Построил дома, пригласил людей. Земли у нас бедные, песка много, вот там в основном мастеровые и поселились, кто гончар, кто кузнец, даже стеклодув был. И хорошие люди, я вам скажу, и работящие, и с головой. Мы дружно жили… Я так сейчас вижу, что с позапрошлого лета неприятности начались. Сперва собаки у них беспокойными стали. Лаяли напропалую, несколько сорвались и убежали. Потом попритихли и дохнуть начали. И к той весне почитай все и померли. И новые как-то не приживались. Ну там решили, что и ладно, без них обойдутся. Дикого зверя меньше стало, а лихих людей тут со времен императора Петра Алексеича не видели. Вот только потом и с людьми беды случаться начали. Спать стали хуже, дети болеть пошли, а как пара младенцев умерло, народ засобирался и стал уезжать кто куда.

– От чего дети умерли?

– Доктор приезжал, говорил про чахотку. Они кашлять начинали, потом желчь черная в кашле появлялась – и так и угасали понемногу. Дольше всех кузнец Прокофий продержался. Он один жил, детей не было. А потом сосед мой видел, как тот с топором по улице пылил. Размахивал над головой, орал что-то про нечисть и про то, что не дастся. А к осени и он собрался – в телегу все набросал грудой и уехал. Мимо нас проезжал, даже рукой не махнул. Говорят, во Владимире обосновался, видели его там, на завод работать устроился. У нас молодежь зимой ходила в Великодворье. Интересно им было, но страшно. Об заклад бились, кто сможет там ночь провести, но как-то не решились. Правда, Пашка, мельника сын, говорил, что февральскую ночь там просидел на осине, но он брехун знатный, и ему не поверили. А весной мы поняли, что эта пагуба и к нам начинает подкрадываться. Кошмары начались, снится людям то болото, что их засасывает, то как будто что-то на груди сидит и давит. И запах тинный потом до полудня мерещится.

– Кикимора? Тут болота есть?

– От нас за лугом на краю леса само Великодворье это проклятое, а за ним почитай в полусотне шагов речка Пра. Она торфяная, вода темная, берега топкие, но это не болото. Насчет же кикиморы мы не разбираемся. На Пасху, а она ранняя была, мы крестным ходом вокруг деревни прошли, чтобы от тьмы огородится, да только сразу после нее у нас Мишка пропал, мальчонка семи лет. Мы всполошились, прочесали все вокруг и на окраине Великодворья, как раз на берегу той речки, в камышах нашли его. Мертвым. Личико перекошенное от страха и рот забит травой болотной, целый пук, как будто вколотили… – Староста помрачнел и покачал головой, вспоминая. – Ну вот мы в полицию и обратились, чтобы нашли они душегуба этого. Ну а тут пусть Фрол Титович рассказывает.

Ротмистр, который до того сидел практически неподвижно, вздохнул, покрутил ус и начал:

– Мне не много рассказывать, да и тяжело это, ну да ладно… Я как в тот день прибыл, сперва все вокруг места, где тело нашли, ходил, следы искал. Но затоптали там все, а вот ближе к деревне, куда крестьяне не сунулись, нашел следы маленькие. Бежал он быстро к реке. Но следы только его, никого другого не было. Пошел я по деревне ходить, откуда он бежал высматривать. И вот ничего, не было там следов, ни мальчонки, ни кого еще. Ну там сухо было, может, поэтому. Ходил я ходил, а потом присел на крылечке одного дома – и сам не заметил, как задремал, видимо, с устатку. Очнулся уже на закате, и тут меня такой тоской накатило, прям хоть вой. И вижу я – напротив меня куст темнеется… и он движется. Так плавно, медленно приближается. И шипит тихо, каким-то высоким звуком. Я фонарь схватил, приказал по уставу: «Стой, кто идет!» – и включил его. А там ничего. Куста нет, а шипение продолжается. И начинаю я вслушиваться, а этот как женский голос какой. Шипящий, высокий, но как песню поет. Я струхнул маленько, вокруг обернулся, фонарем поводил, а ничего, все пустая улица. А вот потом страшное началось. Я на звук повернулся, а он прям рядом звучит, и смотрю – все пусто, а как фонарь под ноги опустил, так сразу во тьме передо мной в двух шагах женское лицо и увидел. Зеленое, все в каких-то потеках… и как будто осокой оплетенная, как большая кочка передо мной стоит. Я фонарь поднял, и в свете оно все