Я покурю? – спросила она и, не дожидаясь ответа, открыла форточку. Влажный шум улицы наполнил комнату. Сегодня утром мы с Кирой были в консерватории, у нас, знаешь, детский абонемент. Давали Моцарта, первую часть Двадцать третьего концерта для фортепиано, Маленькую ночную серенаду, Рондо – у нас его почему-то называют Турецким маршем, что-то еще, в общем, все такое простое, для детей. В желтом потолочном свете фигура Вики на фоне окна казалась плоской, будто вырезанной из бумаги. На другой стороне улицы, пробиваясь сквозь отражение люстры, светилось кухонное окно шестого этажа. Игорь забыл, что Гоша заболел. Наверное, он вообще забыл, что у него есть сын. Потом мы пошли к метро, продолжала Вика. Я всегда с Кирой стараюсь вспомнить программу, ну, знаешь, имена композиторов, названия произведений. А он вдруг говорит: я больше не буду заниматься музыкой. Я спрашиваю: сыночек, почему? У тебя так хорошо получается! А он говорит: не буду. Я перестал слышать музыку. Тебя это пугает? – спросил Игорь. Да, сказала Вика, пугает, очень! Между прочим, он прошел прослушивание в ЦМШ, у него абсолютный слух, его туда брали, а я, наверное, плохая мать – возить каждый день в центр не решилась, а отдавать в интернат пожалела. Влад то дежурит, то на Кировской, ему не до сына, мама постоянно бастует. Если честно – себя пожалела, призналась Вика. Полежишь со мной? – предложил Игорь. Просто так? Хотя бы пять минут? В голосе Вики пробилась интимная хрипотца: разве что пять минут… Она раздавила в блюдце окурок. Игорь переместился к стене, освободив на диване место. Вика пристроила голову ко мне на грудь, и я обнаружил в ее волосах новый запах – домашний. Наверное, перед приходом ко мне она жарила котлеты. Он что-то чувствует, сказала Вика. Кто? – спросил Игорь, – Влад? Он то причем? Я тебе про Киру! Гоша отравился, вдруг вернувшись в реальность, сказал Игорь.

Вика подскочила с дивана. Звони, сказала она. Температура тридцать семь и восемь, сообщила Гуля. Пока больше не тошнило. Живот смотрела? – спросил Игорь. Он не дается! – в истерике выкрикнула Гуля. Ты лежи, а я подумаю, сказала Вика. Думала недолго – в 1-ой инфекционной работала ее однокурсница. Но записная книжка осталась в сумке. Через пятнадцать минут Вика позвонила из дома: договорилась. До утра положат в бокс с ребенком. Записывай телефон.

После звонка Вики Игорь оделся и направился в генеральский дом: у терапевтов чуть что – сразу отравление. Открыла Евгения Петровна – с траурным лицом. И колобком покатилась впереди по коридору. На ее голове под татарским платком топорщились бигуди. Фархат Имранович с голыми ногами, одетый в синий халат из плюша, вместо приветствия приподнял черные брови. Гоша лежал, отвернувшись к стене. Рядом с кроватью стоял таз. Гуля примостилась на краю кровати. Уснул, сказала она. Подняла на Игоря глаза: ты сколько съел пирожков? Один, ответил он. А Гошка? Два. Пригвоздила: ну еще бы, аттракцион невиданной отцовской щедрости – гуляй, рванина!

Гуля вздохнула и уступила место на Гошиной кровати. Когда Игорь присаживался, его сильно качнуло – чтобы не упасть, уперся рукой в стену. У Гоши в правой подвздошной области уже отчетливо определялся мышечной дефанс и положительный симптом Щеткина – Блюмберга.

К такси Игорь нес Гошу на руках. Через полчаса мы с Гулей сидели в приемном отделении «Дзержинки». Долго ждали результата анализа крови. Лейкоцитоз 14 000. Дежурный хирург подтвердил диагноз аппендицита. Доктор был нашим ровесником, быстро понял, что мы врачи, и терпеливо сносил Гулины расспросы. Когда Гошу прямо из приемника взяли в операционную, Гуля заплакала. В моей голове замелькали все осложнения, какие только могут быть – от разлитого перитонита до злокачественной гипертермии. Все будет хорошо? – промокая платком распухшие глаза, спросила Гуля. Молись, ответил Игорь.

Кофе у Беты сбежал. Не расстраивайся, сказал я. Пустяки, ответила Бета. Газ был уже завернут, но Бета по-прежнему стояла ко мне спиной – с красноречивой тщательностью вытирала плиту. Если в первом действии варят кофе, во втором он должен убежать, сказал я. Этим пародийным афоризмом меня одарила Вика, хотя, подозреваю, подцепила его она от Влада. Ну, что она? – спросил я, подмешав в голос краску равнодушия.

В рассказ Бета бросилась без разбега, как в воду с кромки бассейна. Точно не знаю, но выглядит хорошо. Такая же тоненькая, на каблучках, заведует в 67-й отделением – я там с пневмонией лежала, простудилась на похоронах. Господи, кого ж хоронили? Валю? Лену? Бета налила в чашки кофе. Ну неважно! Она узнала меня, обрадовалась. Живет в Черемушках. Развелась, замуж вроде бы больше не выходила. Или я что-то путаю?.. Подожди-подожди… Нет, думаю, мне неудобно было об этом спрашивать. У меня есть… ее новый… номер… Последнее слово, испуганно прикрыв рот ладошкой, Бета произнесла совсем тихо.

В разговор врезался телефонный звонок. Схватил трубку – вдруг Надя объявилась? И что ты решил? – спросила Гуля. Всего час прошел, сказал я. Для меня это вечность! Я успела накраситься и одеться. Жду тебя в арке! И бросила трубку.

Издалека на мокром, блестевшем в свете фонаря асфальте силуэт Гулиной фигурки напоминал настольную лампу с треугольным абажуром на тонкой ножке. Мне показалось, что Гуля располнела. А может, ее полнил норковый полушубок.

Привет, профессор! – сказал я. Привет, американец! Целуй! Гуля запрокинула голову и, привстав на цыпочки, подняла навстречу мне свое круглое лицо, как это делала много лет назад. Ресторан выбираю я, сказала она, кончиком языка поправив на губах сладковатую помаду, ты все равно тут ничего не знаешь. Лобстеров не обещаю, но будет вкусно. Забронировала столик? – спросил я. Гуля засмеялась: что ты! После дефолта в ресторанах – чисто и светло!

У «Сокола» взяли такси. Гуля попросила водителя сделать музыку потише. Щетки дворников дергались и противно скрипели. За мутными стеклами мелькали огни чужого города – фонари, вывески, окна. У площади Белорусского вокзала огромное, моргавшее пикселями табло предлагало то сигареты «Кэмел», то шампунь от перхоти, то гостиницу в Анталии. Ну что, делаешь свои пересадки? Счастлив? На первый вопрос ответить было проще, чем на второй. К этому времени на моем счету было чуть меньше десятка пересадок сердца – эта операция, когда-то манившая своей романтикой, оказалась одной из самых простых в кардиохирургии. АКШ, замена хирургических клапанов, тоже быстро сделались рутиной. Самый большой кайф и адреналин я получал от операций на корне аорты. А недавно увлекся моделированием клапанов из тканей аутоперикарда – новой операцией, разработанной под руководством Озаки, – захотелось чего-то порукодельней. Представляешь, сказал я, с клапанами из своего перикарда пациенты живут без антикоагулянтов. Здорово, сказала Гуля, уже утомленная подробностями,