В организованном строго иерархически средневековом обществе громкие ссоры, грубости и оскорбления играли роль клапана, который в нужный момент помогает снять напряжение. Крестьян угнетали землевладельцы. Горожане тяготились опекой могущественного городского совета, а дополнительный стресс создавали стесненные условия жизни. Грубые ругательства были важны как средство снижения уровня агрессии. Представители церкви, высшей блюстительницы морали, стыдили злоязычных хулителей, однако в сравнении с другими шестью смертными грехами гнев считался не самым страшным. Симфония, наполнявшая городской воздух, звучала весьма своеобразно.

Днем в городах высокого и позднего Средневековья[32] царили шум и суета, однако ночью все было иначе. Наступала тишина. Практически повсюду магистраты устанавливали комендантский час, городские ворота запирались на засов, а двери домов – на щеколды. Всякая работа прекращалась, таверны и пивные должны были закрыться и, с наступлением условного часа, выставить вон пьяных гостей. Воцарялась тишина, которую соблюдали не ради спокойного сна, а прежде всего ради безопасности горожан и представителей власти. Так проще было услышать потрескивание пламени, которое может превратиться в ужасный пожар, шум приближающегося вражеского войска или начинающегося в городских стенах бунта. Тишина как средство социального контроля, как первая система оповещения и сейсмометр, определяющий уровень внутренней и внешней опасности.

Ночная стража играла важнейшую роль в соблюдении режима тишины. Вооруженные длинными палками или алебардами стражники с фонарями и сигнальными рожками патрулировали улицы поодиночке или группами. Они следили за порядком, обеспечивали безопасность, в том числе противопожарную, и регулярно во всеуслышание объявляли, который час, но вовсе не для того, чтобы горожане могли ориентироваться во времени. Как показывают этнографические исследования, возгласы стражников давали властям возможность контролировать, точно ли они выполняют свою работу.

«Вот что должен я поведать: господа, пробило девять!» В знаменитой песне поется о звоне колоколов и о движении ночного дозора по городу. Кому принадлежат ее слова и мелодия, неизвестно. Она была опубликована только в 1893/94 г. в сборнике народных песен «Deutscher Liederhort»[33], однако истоки ее нужно искать, скорее всего, в позднем Средневековье. В 1537 г. она впервые упоминается в письменных источниках: лейпцигский городской совет постановил выплатить кантору Иоганну Мопсу 24 гроша «за песню: слушайте же, господа, пробил девятый час»[48]. Очевидно, это было признание его профессиональных заслуг. Возгласы стражников, обычно синхронизированные с боем городского колокола, веками сопутствовали сну горожан. Люди Средневековья едва ли воспринимали их как шум. Возможно, они действовали скорее успокаивающе, внушая уверенность, что все в порядке.

Уже в раннем Средневековье повсюду застучали топоры – люди вырубали леса, выкорчевывали пни, формируя новую среду своего обитания. Эти географические и экологические перемены затронули прежде всего Центральную Европу, а в особенности территорию современной Германии. После двух волн вырубки, 500–800 и 1100–1300 гг., площадь лесного массива Европы сократилась почти втрое, место лесов заняли поля. Теперь доминировал сельскохозяйственный ландшафт, лес стал редкостью – соответственно, изменилась и звуковая картина мира. В раннее Новое время тот же процесс прошел и в Северной Америке. Наконец, нельзя не упомянуть скрежет, стук и грохот водяных мельниц. Усовершенствование мельницы было одной из немногих технических инноваций Средневековья. Она стала символом прогресса, в некотором роде фабрикой, существовавшей задолго до промышленного переворота[49]. Именно мельница станет акустической провозвестницей Нового времени.

Колокол, орган, собор: священное созвучие

Она на месте! Последние шесть дней я не раз терял веру в успех нашего предприятия. На последнем этаже тяговый канат запутался, колокол наклонился, затем покосился сильнее… Рискуя жизнью, голландцы вскарабкались наверх и распутали канат. Однако теперь колокол висит на своем хомуте, его корону крепко держат железные обручи, но он раскачивается легко, на что я должен обратить особое внимание. Глориоза, она поистине великолепна – сияющая, более пяти локтей в высоту и такая же тяжелая, как 140 мужчин. Мы уже слышали ее звон. Когда старший подмастерье плотника забивал последний шип, он уронил тяжелый молот прямо на Глориозу. Точно гром прогремел с ясного неба, и нас охватил трепет. Низкий, утробный, но необыкновенно благозвучный и чистый, божественный – таков ее голос. Я чувствовал его всем телом, до кончиков пальцев, и он до сих пор звенит в моих ушах. Потом настала полная тишина. В этот день, в лето Господне 1499, мы, казалось, ощутили присутствие Господа на земле. Но тут тишину разорвал рык мастера Герхарда, который наблюдал за нами снизу. Нас ждет хороший нагоняй, когда мы спустимся с колокольни[34].

С началом Средневековья Римско-католическая церковь захватила власть в царстве звуков. Никогда она не была так могущественна, как в тысячелетие, которое мы называем Средними веками. Она подчинила себе шум, властвовала над умами и ушами жителей Центральной Европы, и во всеуслышание заявляла о своих властных претензиях. Звон колоколов не только созывал людей к богослужению. Он был символом всеобъемлющей власти, которой тогда обладала Церковь. Колокольный звон, который перекрывал все прочие звуки, доминировал в звуковом ландшафте средневекового города, а чуть позже и деревни. Его невозможно было не услышать. Колокол был акустическим символом могущества Господа и Церкви, представляющей Его на земле.

Постримский звуковой вакуум буквально кричал о том, что новой эпохе необходим новый звук, в котором сможет воплотиться дух времени. В раннем Средневековье колокола христианского Запада наконец обосновались там, откуда мы слышим их и сегодня. Епископ Григорий Турский (538–594) впервые упомянул колокол, висящий на веревке. Анналы называют строителем первой колокольни папу римского Стефана II (752–757): он якобы повелел возвести башню с тремя колоколами возле базилики Святого Петра в Риме. Их звон должен был созывать людей к началу богослужения. Затем, в VIII–IX вв., колоколами обзавелось большинство европейских церквей.

Старейший из точно датированных колоколов Германии, колокол Св. Лулла, находится в Бад-Херсфельде. Указанная на нем дата гласит, что он был отлит в 1038 г. Он до сих пор способен звонить, но его голос звучит, по современным меркам, тонковато и немного дребезжит. Его высота составляет 1,44 м, а ширина 1,12 м; он совсем небольшой в сравнении с гигантами высокого и позднего Средневековья, которые до сих пор можно увидеть в христианских церквях и соборах. Огромная Прециоза (Pretiosa) из Кёльнского собора (1448) или Глориоза (Gloriosa) из средней башни Эрфуртского собора достигают более 2,5 м в высоту, а весят более 11 т. Их глубокий, утробный, вибрирующий звон веками формировал звуковой образ европейских городов христианского мира – вплоть до настоящего времени. Начиная с высокого и позднего Средневековья большие церковные колокола были акустической нормой, они задавали тон,