— То есть, ты предполагаешь, что его в теории всё же можно отпустить. Я просто напомню тебе, что он черносотенец и организатор секты. Его только отпусти за порог и он начнёт разлагать общество и устраивать еврейские погромы.

— Его взгляды не говорят о том, что он плохой человек. Может, он просто запутался? Мы должны исправлять преступников, а не стрелять всех без разбора.

— Ты думаешь, что человек с такими взглядами может исправиться?

— Я думаю, что это возможно. То, что он сейчас ограничен своей глупостью ещё не значит, что мы не можем ему показать всех прелестей советской власти.

— Знаешь, я думаю, что такие люди не достойны прелестей советской власти, разве что, если не иметь в виду под прелестями красный террор. Классовые враги, знаешь ли, не меняются. Нельзя быть с ними нежными.

— Я изменился.

— Ты совсем другое дело. Ты был представителем угнетённой группы проклятых, пусть и аристократических кровей. Скажи, наследник, пошёл бы ты супротив своей семьи, если бы те не пытались выжечь твой глаз спиртом?

— Думаю, что пошёл бы. Происхождение ничего не значит!

— Да ну? И много других Романовых пошло вместе с народом, а не против него?

— За всю историю?

— А хоть бы и за всю. Тираны-цари, тем более не связанные со своими людьми даже одной национальностью и не выгрызшие себе путь к власти самостоятельно, не могут сочувствовать людям. Такого никогда не было и не будет. Это иррационально. У них буквально нет ни одной причины, почему бы им стоило бы помогать своим холопам, а не держащим этих холопов в стальных кандалах дворянам.

— Ну, может Романовых таких и не было, но ведь сейчас много дворян на нашей стороне. Брусилов, например.

— Это после того, как его сына схватили деникинцы?

— Хорошо, а как насчёт товарищей Ленина и Дзержинского?

— Про них мне нечего едкого сказать.

— Вот то-то же.

— Но это дворян в целом не оправдывает. Единицы одумываются.

— Может и наш Матфей будет среди этих единиц?

— Ну, ты можешь попробовать его изменить, если времени не жалко. Но я бы его конечно расстрелял. Это многим быстрее. — койот пожал плечами.

Мы уже почти подошли к конторе. И даже прекрасно видели это высокое здание, экспроприированное у бывшего доходного дома. Как вдруг на четвёртом его этаже прогремел взрыв. Яркие потоки пламени вырвались изнутри, проломив стену и не оставалось никаких сомнений, что взрывная волна была столь сильной, что снесла не меньше половины всего этажа.

— Постой. — сказал Феликс, — А это разве не комната для допросов рванула?

Мы с ним переглянулись и догадались практически одновременно:

— Мария…

— Что ж, — произнёс я, — Видимо, у нас на одного свидетеля меньше. Вряд ли он смог увернуться от такого и его почти наверняка расщепило на атомы.

— А нам ведь тоже с ней придётся драться… — сказал мой товарищ.

— Да. Но во всём надо искать плюсы, верно?

— Какие могут быть плюсы в том, что нашу контору разнесли?

— Мы туда теперь не пойдём. Это хорошо, потому что у меня очень странное предчувствие, что за нами прямо сейчас следят.

— Синдикат? — Феликс помрачнел.

— Наверное… Возможно, проверяют тебя. Жаль я раньше об этом не подумал.

— Ну и куда мне теперь идти? В последнее время я спал как раз на работе.

— Ко мне домой, куда же ещё. Переночуешь сегодня у меня, а завтра отправишься на собеседование к преступникам. Заодно обсудим план, как мы попробуем расколоть их змеиный клубок…

Печать вторая — Феликс — Добро пожаловать в "Ад"

Утро началось с кофе, приготовленного мной в турке на плитке печки-буржуйки. Всего одна чашка крепкого чёрного кофе подарила мне то ощущение тепла и уюта, что я не испытывал уже несколько дней.

Всё дело в том, что Йозеф жил в поразительно скромной и холодной квартирке. Но на его маленькой, плохо освещённой кухне, держа в руках обжигающую стальную кружку, по-видимому, прихваченную моим напарником с фронта, возникало ощущение, что места на Земле лучше и нет. Особенно учитывая то. что в ближайшее время мне скорее всего предстояло жить в крайне неприятных условиях бандитского притона или где там этот Синдикат собирается?

Хозяин дома проснулся позже меня. Он вошёл в кухню, пробубнив пожелание доброго утра и тут же плюхнувшись напротив меня за шатким покоцанным столиком. Я поставил ему другую чашку и также налил кофе. Приложившись к напитку, он практически разлёгся на спинке старенького стула и выглядел теперь так разбито, будто бы это ему предстояла операция под прикрытием, а не мне.

— Что с тобой такое? — спросил я.

— Ничего. — он тяжко выдохнул, а затем попытался неуклюже выпрямиться — Теперь ничего.

— Я, к слову, вчера как-то не приметил, но у тебя в спальне стоит футляр с орденом Святого Георгия.

— Да, я во время прорыва в Галиции получил, вместе с наградным оружием.

— Не знал, что ты воевал под началом Брусилова.

— Ха! Ещё бы. О таком нынче лучше не распространяться.

— Кто осудит тебя за награду, говорящую о храбрости?

— Храбрости? — койот покачал головой, — Нет никакой храбрости в том, что я сделал. Не потому, что я боюсь запачкать руки, нет. Просто подчиниться царским офицерам и именно по их указке рваться крушить австрияк, кажется мне безумной глупостью, которую я почему-то совершил. Во мне никогда не было уважения к ним, как и любви к царской армии в целом.

— Тогда на кой чёрт ты туда вообще пошёл?

— Потому что долг звал меня преследовать чёртова Морозова, добровольно записавшегося в кавалергардский полк. И я повиновался своему долгу.

— А затем, по инерции, повиновался приказам.

— Если бы я сразу начал всё саботировать, то быстро схлопотал пулю от своих же. Тогда, знаешь, о возможности новой революции ещё не думали. Жаль только, что я слишком увлёкся этой игрой в хорошего солдата и так и не пришиб эту тварь. Вообще мне возможности и не попадалось, но я всё равно себя виню.

— И ты всё ещё горишь местью?

— Ещё бы. Это всё ещё мой долг перед погибшими товарищами.

— Ну а мой товарищеский долг, помочь тебе в этом. Но, я конечно надеюсь, что ты лишний раз не будешь пускать шашку в ход. Я думаю, что этот парень нужен нам живым.

— Тебе недостаточно того, что он глава преступной организации и беляк с головы до ног?

— Достаточно, но ещё я хочу, чтобы он успел хоть