Он мог только смотреть в ответ. Белый цвет в ее глазах окружал внутренние голубые круги, но ночь была слишком темной, чтобы он мог определить точный оттенок. И внутри этого голубого были большие черные круги, направленные на Кетан. Ее веки открылись шире, и полосы волос над глазами взметнулись вверх.

Восьмая открыла рот и закричала. Звук был высоким, пронзительным и достаточно громким, чтобы эхом отразиться от деревьев и заставить Кетана отшатнуться и чуть не потерять равновесие.

Кетан поспешно опустил одну из своих рук, зажимая ладонью ее рот. Горячий воздух обдувал его ладонь, когда она продолжала кричать, но теперь звук был значительно тише, хотя его эхо еще звучало в его голове.

Она схватила его за запястье одной из своих маленьких ручек и боролась в его хватке, дрыгая своими странными ножками и пытаясь оторвать его руку от своего лица. Он крепче прижал ее к себе. Для такого маленького и, казалось бы, хрупкого существа в ее сопротивлении была удивительная сила.

Он взглянул на грела, поворачивая свое поднятое зазубренное копье в сторону зверя. Оружие вряд ли свалило бы существо одним ударом, но могло нанести рану, достаточно серьезную, чтобы заставить грела сбежать.

Но грел отступил еще дальше, его уши теперь полностью прижались к толстой шее и массивным плечам. Голова была опущена, а зубы все еще были оскалены.

Жвала Кетана дернулись, и он наклонил голову. Он коротко взглянул на Восьмую, которая все еще билась с широко раскрытыми глазами, прежде чем снова перевел взгляд на грела. Задумчиво пробормотав что-то, Кетан убрал руку изо рта своей самки.

Она кричала еще громче, чем раньше.

Грел отпрянул с прерывистым рычанием. Его задние лапы потеряли опору, и зверь поскользнулся, его передние когти оставили борозды в дереве, когда он падал. Прежде чем он смог прийти в себя, грел оттолкнулся от корня, врезался в подлесок внизу и метнулся прочь. Треск ветвей и прерывистое дыхание ознаменовали его бегство в укрытие ночных теней Клубка.

Кетан несколько раз видел, как грелы убегали, но никогда не видел ни одного в таком ужасе.

Он снова опустил руку ко рту Восьмой. Она шлепала и царапала ее, поворачивая голову из стороны в сторону, чтобы уклониться от его прикосновения.

— Нет! Не трогай меня! — слова Восьмой были похожи на те, что использовал дух, но ее голос звучал по-другому. Он было выше, чем у духа, грубее, и он был наполнено чувствами…. Эмоциями.

Только тогда он понял, что ее запах неуловимо изменился; в нем появился кисловатый привкус страха. Если ее криков было недостаточно, чтобы привлечь внимание других хищников в Клубке — а они, несомненно, привлекли, — то намека на страх в ее запахе наверняка хватило бы.

Применив немного больше силы, он зажал ей рот ладонью. Она схватила его за предплечье обеими руками, впившись тупыми когтями в его шкуру, но ее хватка вызвала у него вспышку возбуждения, а не боли.

— Тишина, — сказал он.

Восьмая немедленно успокоилась, если бы не ее дрожащее и прерывистое дыхание, от которого вздымались плечи и грудь и поднимались и опускались пряди ее взъерошенных волос. Ее глаза блестели, как будто наполнились водой, больше которой собралось на ее бледной коже, а ткань верхней одежды была влажной.

— Молчи, Восьмая, — Кетан опустил жвала, чтобы выглядеть как можно более безобидно. — Успокойся. Для тебя небезопасно производить так много шума.

Она уставилась на него широко раскрытыми непонимающими глазами и произнесла еще больше незнакомых слов-звуков в его ладонь. Приглушенные звуки имели для него не больше смысла, чем когда она говорила беспрепятственно.

Кетан задел кончиком передней лапы кору дерева. Предстоящее путешествие было недолгим, но опасным — тем более, если она не могла следовать его инструкциям. Любое существо, проведшее в Клубке больше нескольких дней, должно было уметь вести себя тихо, держаться высоко над землей, быть начеку.

Восьмая снова замолчала. Прошедшее время было отмечено только биением сердец Кетана, пока он ждал, когда она заговорит снова, с каждым мгновением усиливая как его любопытство к этой маленькой самке, так и настоятельную необходимость достичь безопасности своего логова.

Он медленно убрал руку от ее рта.

— Пожалуйста, я не хо…

Раздраженно вздохнув, он снова закрыл ей рот.

— Молчи.

Она захныкала, но на этот раз не сопротивлялась. Он не был уверен, было ли это из-за того, что она поняла его, или из-за того, что исчерпала себя, но ему это не нравилось — так же, как ему не нравился страх в ее запахе. Она дрожала в его объятиях, слабо, но заметно.

Сделав еще один вдох, Кетан снова убрал руку от ее рта, остановив ее на расстоянии всего лишь одного пальца.

Рот Восьмой открылся, пухлые кусочки плоти раздвинулись, и ее розовый язычок выскользнул, чтобы провести по ним. Рука Кетан напряглась, готовая снова заставить ее замолчать, но она просто втянула свой маленький язычок обратно в рот и сжала эти пухлые кусочки вместе. Она дважды быстро наклонилась и подняла подбородок.

Это было похоже на какой-то жест… но что это могло означать? Неужели она провела языком по своему ротовому аппарату таким образом, сигнализируя о своем голоде?

Он не мог игнорировать возможность того, что ее вид был каким-то хитрым, вводящим в заблуждение хищником…

Кетан задвинул свои вопросы на задворки сознания, где они могли на некоторое время сплести свои собственные сети. Его зацикленность на этом существе опасно отвлекала.

Прижимая ее плотнее к своей груди, он продолжил свое путешествие. Она зажмурилась, обхватила себя руками и свернулась калачиком. Когда она заговорила снова, он не стал утруждать себя увещеваниями: ее голос был едва слышен, как шепот.

— Пожалуйста, пусть это сном. Пожалуйста, пусть это будет сном. Пожалуйста…

Осознание важности ее речи, даже если ее слова ничего не значили для Кетана, поразило его, когда он продолжил путь. Он никогда не встречал существа, способного говорить, кроме себе подобных. У зверей Клубка были свои крики, которые имели много значений, но ни один из них не был таким сложным, как язык, на котором говорят вриксы… И язык Восьмой казался таким же сложным.

Не врикс, не животное, не дух… кем она была?

Его.

По крайней мере, она принадлежала ему. При необходимости он распутал бы ее тайны по одной нитке за раз. Но он не отнес бы ее в Такарал, не привел бы ее к королеве. Он ни с кем не стал бы ее делить.

Она оставалась в том же положении до конца их путешествия,