— Какого черта? — кричит она.

Она мчится вверх по лестнице, и я бегу за ней. Хватаю ее за руку и разворачиваю, чтобы она посмотрела на меня, одновременно удерживая ее в ловушке другой рукой, которая опирается на дверь.

— Чего ты хочешь, Сорен? Все, что ты когда-либо делал, это делал мою жизнь невыносимой, — она пытается оттолкнуть меня, но я остаюсь на месте, возвышаясь над ней. Вот почему я не могу заставить ее выйти за меня замуж.

Я смотрю в ее зеленые, как у гадюки, глаза.

— Где моя благодарность?

— О, спасибо тебе, мой спаситель. Было так мило с твоей стороны попытаться убить меня на своем мотоцикле, — язвительно отвечает она фальшиво сладким голосом, который, должно быть, приберегает для убийства своих врагов. Ненавижу это.

— Все, что я когда-либо делал, это защищал тебя. Я никогда не проявлял к тебе ничего, кроме доброты. Почему ты так сильно ненавидишь меня?

— О, пожалуйста, — она закатывает глаза, и я пододвигаюсь ближе.

— Серьезно, Джиневра. Когда это я из кожи вон лез, чтобы быть с тобой грубым?

Она несколько раз открывает и закрывает рот, пока я жду ответа.

— Ты — это ты. У тебя нет границ. Я не твоя младшая сестра.

Не спеша оглядываю ее с ног до головы, и моя кровь закипает еще сильнее от одной мысли о том, что могло бы случиться, если бы я не забрал ее из клуба. Наши сердца бьются друг против друга.

— Нет, Джин. Ты не моя младшая сестра.

В моем животе разгорается пламя, и я радуюсь, что Ева решила нас обмануть, иначе я не был бы здесь с Джин. Ее ярко-красная помада умоляет меня прикусить пухлые губы. Я хочу разрушить это идеальное самообладание, к которому она всегда стремится.

— Я не это имела в виду, — она снова толкает меня.

— Используй свои слова, Джин.

— Ну, ты насмехался надо мной… перед своими друзьями, — заикается она.

— Я ничего такого не делал. Уверяю тебя.

Мы пристально смотрим друг на друга. Ее грудь вздымается и опускается быстрее, чем раньше, и я чувствую, как мой член становится тверже, когда наша перепалка разгорается все сильнее.

— Все знают, что ты плохой парень и что ты безжалостен к другим.

— Ха, так вот, что ты обо мне думаешь? — опасные нотки появляются в моем мягком тоне, а мой большой палец проводит по ее нижней губе, размазывая ее идеальную помаду.

Джин сглатывает и поворачивает голову, чтобы отвести взгляд. Двумя пальцами я поднимаю ее подбородок, заставляя посмотреть на меня. Гулкое напряжение наших тел заглушает шум на улице. Одна искра, и воздух вот-вот воспламенится.

Я наклоняюсь ближе, ощущая легкий запах роз, сигарет и парфюма другого мужчины. Я наблюдаю, как ее глаза открываются и закрываются, и она вдыхает воздух. Мы так близки, что я мог бы легко прижаться к ее губам. Я не могу прочесть ее мысли, и это меня расстраивает. Я хочу быть тем, кто знает, о чем она думает.

Мой нос касается ее щеки, а губы прижимаются к ее уху: — Может, ты просто хочешь, чтобы я был плохим парнем?

— Перестань быть мудаком, — шепчет она, задыхаясь, но не делает никаких попыток отстраниться.

— Думаю, мы оба знаем, что, если бы ты была моей девушкой, я бы относился к тебе как к богине, которой ты и являешься. Я был бы слишком хорош для тебя, и это, Джиневра, напугало бы тебя до смерти, — я покусываю мочку ее уха, наслаждаясь тем, как она быстро втягивает воздух.

Дверь открывается, и Джин чуть ли не падает, но Ева успевает ее подхватить. Тушь толстыми линиями растекается по лицу моей сестры, ее глаза красные.

— О, Джин, — всхлипывает она, и они тут же обнимаются.

Я забыт, когда Ева тащит Джин за собой вверх по лестнице. Мои братья стоят, одаривая меня высокомерными улыбками.

— Я иду домой, — кричу я.

— Ты должен мне сотню баксов, — ликует Аттикус, и Сайрус протягивает ему купюру.

— Я думал, ты останешься на ночь, — хихикает Сайрус.

Я хлопаю дверью, мне нужно привести голову в порядок.

Завожу мотоцикл и мчусь прочь. С тех пор как Сайрус предложил Джиневру в качестве моей жены, эта идея прорастала в моем сознании, и теперь это все, о чем я могу думать. Она была бы идеальной для меня. Она преданная. Я вижу это по ее отношению к семье, она готова пойти на любые жертвы ради них. Мне нравится, что у нее есть работа. Она трудоголик, как и я. И насколько могу судить, она слишком занята, пытаясь построить свою карьеру, чтобы беспокоиться о любви. Она даже не заметит, что я не способен любить. Но я могу притвориться, если понадобится.

Я пробираюсь в свой дом около шести утра, надеясь успеть до того, как проснется мама. Входная дверь врезается в пылесос, который я оставила там, в спешке, когда пыталась убраться дома, не успев закончить. Хаос и беспорядок — первое, что я вижу, прежде чем в поле зрения попадает ее кресло-качалка. Она переставила его со своего места у окна, на место напротив входной двери. Мама просыпается сразу же, как только я переступаю порог дома.

— Джиневра, где ты была? Я так волновалась, — она могла бы позвонить мне.

— Прости, мама. Я ночевала у Евы. Ей было одиноко, ее родители уехали, а братья ополчились против нее, — я надеюсь, что она успокоится, раз уж я была с Моретти.

Она вздыхает, откидывая одеяло. Когда она успела стать такой крошечной и хрупкой?

— Джиневра, я больна, — говорит она тихим голосом.

Я бросаю сумочку на пол, закрываю дверь и подхожу к ней.

— У тебя жар? — спрашиваю я.

Прижимаю запястье к ее лбу, чтобы проверить, нет ли температуры. Последний год она то и дело ходит по врачам, но никто не может понять, из-за чего она так плохо себя чувствует.

— Нет, дорогая, — она гладит меня по руке, ее глаза выглядят усталыми и печальными. Не помню, когда мама была счастливой.

— Это простуда? — спрашиваю я в замешательстве. Я не слышала, чтобы она кашляла.

— Я из тех больных, которые не выздоравливают.

Смотрю на нее, пытаясь понять, что она пытается мне сказать.

— О чем ты говоришь? — мой голос срывается, когда я смотрю на нее, и она встает.

Ее конечности дрожат, когда она