хлопает по спине.

На самом деле я реально рад за Джеймса. Он хороший парень. И если он хочет жениться – пусть. Но, господи, какой это бред – верить в то, что ты проведешь с человеком всю жизнь.

Вы вообще видели статистику по разводам? Нет?

Я тоже. Если честно. Но почти уверен, что там хана.

И нет, я не скептик. Я просто адекватный реалист, который предпочитает не строить иллюзий.

– Мы вам не помешали, голубки? – кричит Донсон, выезжая на лед.

За ним, усмехаясь, следует наш форвард Ровинский:

– Кэп, только не говори, что это одна из твоих дурацких идей по сплочению коллектива.

– А это мысль, – пожимает плечами Джеймс, и я фыркаю.

– Мужик, прости, но это чересчур, – морщится Донсон.

– Психотерапевты рекомендуют обниматься не менее восьми раз в сутки, – неожиданно выдает кэп.

– После восьми объятий с тобой мне определенно понадобится психотерапевт, – мотая головой в стороны, произношу я, и мужики начинают смеяться.

– Вы же знаете, что суть разминки в том, чтобы мышцы разогреть, а не языки? – в своей неповторимой манере приветствует нас тренер.

Ухмыляюсь его вежливости, а затем опускаю вратарский шлем и набираю скорость. Скрежет коньков о лед заставляет меня отключить все мысли и сосредоточиться только на приятном ощущении напряжения в тех самых мышцах, которые только что предлагал разогреть тренер.

Что бы ни сидело у меня в голове, что бы ни происходило вокруг, все это становится не важно, когда я выхожу на лед. В этот момент говнюк Мэттью Дэвис исчезает, остается лишь вратарь «Нью-йоркских пингвинов» и его безудержное желание надрать всем зад.

Многие говорят, что вратари в хоккее – самые непонятные персонажи, и в какой-то мере это так и есть. Если тактика хромает, если позволяешь сопернику выйти из зоны, если проиграл в прессинге, у каждого игрока все равно остается последняя надежда – что вратарь сможет сделать сэйв, несмотря на все командные косяки.

Кажется, что поймать шайбу, летящую со скоростью около ста пятидесяти километров в час, проще простого, особенно если ты здоровенный амбал и своим огромным телом практически полностью закрываешь сетку ворот. Вот только это ни хрена не просто.

Хоккей – это в целом не просто.

Это быстрая, маневренная игра, которая выпивает из тебя все соки.

Но тот, кто не любит трудности, может просто пойти на хрен и сдаться.

Я же сдаваться не собираюсь.

В свои двадцать три я невероятно крут на льду. Ворота будто часть меня, и наш тандем создан лишь для того, чтобы побеждать.

И вот только не надо заливать мне сейчас про скромность. То, что я крут, – это констатация факта. Это не значит, что перед играми я целую свое отражение в зеркале или что я расслабил булки и не выкладываюсь во время игр, надеясь на волю случая. Наоборот. Моя крутизна меня же и вдохновляет на новые свершения.

Следующие двадцать минут я провожу время с тренером по вратарской подготовке. Стою на воротах, где перехожу из основной стойки[3] в стойку баттерфляй[4], щитками отбивая шайбу, затем различными способами выхожу за пределы вратарской зоны, прерывая атаку, резко торможу плугом[5] и полуплугом[6], несколько раз выезжаю вперед и назад, пытаясь отражать броски не только щитками, но и с помощью различных способов: блином[7], ловушкой[8] и просто туловищем.

Еще полчаса спустя я уже задолбался.

Вчерашний алкоголь дает о себе знать, и я проклинаю себя за то, что так много выпил накануне тренировки.

Удивительно, но за то, что я до утра трахался, я себя не корю.

Черт.

Подумал о вчерашней ночи и сразу же вспомнил, что Эмили сейчас ждет меня в квартире.

Тяжело сглатываю, пытаясь не думать о том, что будет, когда я вернусь домой, и, отбросив ненужные мысли, остаток тренировки провожу в воротах в средней стойке или в позиции тридцати градусов, блокируя удары команды.

После тренировки я сразу направляюсь в раздевалку, где от усталости практически никто не произносит ни слова. Скидываю вещи и направляюсь в душ. Горячая вода помогает снять боль в мышцах и немного расслабиться после изнурительной тренировки. Под сильным напором душа наконец позволяю себе вернуться к мыслям об Эмили. Не могу выбросить из головы вчерашнюю ночь. Давно такого не было, чтобы я кончил несколько раз, но все равно думал о том, как бы снова заняться сексом.

Это странно.

Я странный.

Я понял это, когда зачем-то подошел к Эмили, сидящей в машине.

Зачем я подошел? Мне делать нечего было?

Слишком много свободного времени. Надо почаще зависать в тренажерке.

Выхожу из душа и фиксирую полотенце на бедрах. Член напрягся от мыслей об Эмили, и меня это бесит.

Средний возраст «Пингвинов» – тридцатник. Я практически уверен, что товарищи по команде не оценили бы, если бы я решил подрочить прямо в общей душевой.

Господи, прозвучало так, будто если бы средний возраст игроков нашей команды был двадцать лет, я бы решил заняться онанизмом на глазах у всех.

Не подумайте, я бы не стал.

Долбануться, как это все странно.

Чувствую себя Тиджеем, постоянно думающим о сексе.

– Мужики, никто не хочет зависнуть в тренажерке? – интересуюсь я в надежде, что кто-нибудь поможет мне избавиться от скорого возвращения к Эмили.

– Если честно, я бы завис где-нибудь в баре, бро, – подмигивает мне Ровинский.

– В два часа дня? – скептически смотрю на него я. – И твои подмигивания выглядят странно. Особенно после сегодняшних обнимашек кэпа.

– Не волнуйся, меня не привлекают члены. Чего не сказать о тебе. Почему у тебя стоит, Дэвис? – фыркает придурок.

– Просто ты похож на девчонку, – бросаю ему я и натягиваю боксеры.

Ровинский начинает ржать.

– Вообще, неплохая идея с баром, – пожимает плечами Донсон. – Завтра все равно весь день в дороге протупим. Что скажешь, Дэвис?

– Давайте, но сначала заскочу в тренажерку, – соглашаюсь я.

Надо оттянуть тот момент, когда я снова встречусь лицом к лицу с этой маленькой брюнеткой в моей квартире.

Глава 12

LOWBORN – Demons and Angels

Мэттью

Оранжевый приглушенный свет бара и затемненные окна создают ощущение, что за окном уже поздняя ночь, а не пять часов вечера. Многочисленные высокие столики из темного дерева практически пусты, и в самом помещении относительно тихо. Из колонок звучит один из альбомов группы Scorpions, пока мы усаживаемся за барную стойку, мозаика на столешнице которой мерцает в свете гирлянды, оставшейся со вчерашнего вечера.

Ровинский бросает на стул куртку и