я бы мог даже сказать, что этот строение богатого человека, но здесь мне уже есть, с чем сравнивать. Для одной семьи дом, действительно, огромный. Здесь могли бы спокойно жить четыре, а то и пять семей, скромненько, но поместились бы. Вот только слуг у Алексея Борисовича, которых он забрал из Петербурга, было более двадцати. Да и местных, толи слуг, то ли каких приказчиков, хотя они тоже для князя слуги, было более десяти человек.

— Господин учитель, прошу вас последовать за мной! — все тот же строгий дворецкий повел меня в сторону от барского дома.

И все-таки я — халдей. Места в княжеском доме мне не нашлось. Хотя… так, наверное, лучше. Отдельный дом на две комнаты, кирпичный, не какая-то мазанка.

— Сударь, вам будут предоставлены десять свечей на три дня. Дважды в день будет приходить истопник. Завтрак, обед и ужин будут подавать, если его светлость не соизволит видеть вас за своим столом, — сказал дворецкий и ушел.

Ей Богу, будет возможность, сломаю ему руку, раздражает так, что нет сил. При этом, я понимаю, что он, своего рода, ретранслятор. Решает лишь князь а этот озвучивает решение. Но делает это так, будто он право имеет, а я червь.

У меня создалось впечатление, что кто-то управляет мной, соответственно, моей судьбой. Нет, я не о том, что я перенесся в прошлое, в чем сомнений уже нет. Я о том, что мне, как будто, дают время подумать, проанализировать, все осмыслить, выстроить планы, цели и задачи. Вот и дом отдельный, чтобы пребывать в мыслях.

Это я, словно старик, брюзжал, что меня не пригласили в барский дом, на самом же деле, именно здесь, в уединении, у меня больше возможностей для работы, чем когда быть постоянно на виду у князя. Нужно этим пользоваться, так как скоро Куракин заскучает и ему потребуется мое общество. С кем еще Алексею Борисовичу разговаривать о французской революции? Но всего десять свечей дали! Это же так мало. Видимо, у князя дела вообще плохи, или сволочь дворецкий сам решил на мне сэкономить.

— Лэська, пишли! — услышал я голос, когда в углу комнаты раскладывал свои небогатые пожитки.

— Северин, да ты шо, це ж барская хата, — отвечал звонкий девичий голос.

— Не дури, Лэська. Его светлость тута не живет, — в голосе мужчины чувствовалось, что мужчина теряет терпение.

Еще мне не хватало сидеть здесь, прятаться, пока какой-то Северин будет приходовать какую-то Лэську. Потому я решил выйти из своего укрытия, а некая игривость и реальная накатывающая скукота создали условия для глупости. Хотя, ещё большей глупостью было бы прятаться и слушать всяко-разное.

— Вы, вероятно… — я вышел из укрытия прямо в том место, откуда доносились голоса, сделал это несколько резко, не специально.

— Черт поганый! — последнее, что я услышал прежде чем ожгло скулу.

*……………*…………*

Гатчино

21 февраля 1795 года

Двое мужчин обсуждали серьезные вещи. Глядя со стороны на этих людей, впрочем, даже, если подслушивая их разговор, на лице любого человека невольно проступила бы усмешка. Мало того, что мужчины внешне имели массу изъянов, словно рассматриваешь французскую карикатуру, так и предмет разговора казался немыслимым, несообразным положению дел, да и вовсе нелепым.

Это были наследник российского престола, пока не доказано обратное, Павел Петрович Романов и молодой офицер-артиллерист, нынче комендант Гатчины, Алексей Андреевич Аракчеев. Аракчеев был высок, худощав, но жилист, с непропорциональной головой, огромными ушами. А еще, что несомненно привлекало Павла Петровича, у Аракчеева был несуразный нос, широкий, угловатый, со вздутыми ноздрями.

Нос был важнейшим атрибутом при выборе Павлом Петровичем офицера-артиллериста в свои гатчинские войска. Сам Павел имел чуть вздернутый нос «картошкой», и это наряду с низким ростом, часто непослушными волосами, делало Павла предметом для насмешек со стороны многих, особенно сейчас, во время засилья фаворита матушки Платона Зубова.

Необходимо сказать, что внешность Аракчеева способствовала старту карьеры офицера, но сближению с императором помогли личные качества Алексея Андреевича. Неуживчивый характер наследника натолкнулся на исключительную исполнительность Аракчеева.

И вот, еще вчера ротмистр, а сегодня уже полковник артиллерии, Аракчеев стал достаточно близким человеком для Павла Петровича. Офицер соответствовал всем тем критериям отбора, которые выстроил наследник. Павел искал офицера-прусака, отлично знающего артиллерию, и нашел такого в лице уроженца Новгородской губернии Алексея Андреевича Аракчееве.

Аракчеев выполнял любые получения и приказы Павла Петровича, какими бы нелепыми они ни были и сколь сложными не оказывались. Не задумываясь, Алексей Андреевич делал все нужное, оставляя инициативу за наследником и никогда не проявляя собственной. Кроме того, Аракчеев был мастером муштры. И то, как овладели искусством шагистики гатчинские солдаты, может быть было даже на уровень выше, чем подобный навык некогда имелся у лучших гренадеров Фридриха Второго Прусского, кумиром которого себя считал Павел.

— Господин комендант, вы осознаете степень моего доверия, и то, сколь решительное действие я вам предлагаю? — спросил наследник российского престола Павел Петрович.

Павел не любил вести серьезные разговоры, глядя в глаза собеседнику. Кладезь психологических проблем и фобий привели к тому, что у Павла появились многие привычки, кажущиеся людям пока что забавными. А, стань этот человек императором, то забавные привычки станут пугающими. Вот и сейчас Павел Петрович отвернулся к окну, неестественно склонив голову, проявлял изрядную нервозность в разговоре с Аракчеевым.

— Что прикажете, то исполню тот час, — решительно, словно, и не сомневаясь, ответил Аракчеев.

А, может, он, действительно, не сомневался, а был таким вот исполнительным механизмом?

— А, если мои поступки