— Он… он редко поет, сэр, потому что его мать боится, как бы ангелы не позавидовали ему, — вымолвила я и получила от Беатрис благодарный взгляд.

— Вот как?

— Она пошлет его к вам, и тогда у вас будет дискант и прекрасная музыка, — заверила Беатрис.

Он улыбнулся ей, потом мне.

— Спасибо Кетура. — Тут он нахмурился. — Но если вдруг он не умеет петь…

— Он поет так, что даже река останавливается послушать, господин Регент, — сказала я, и Беатрис зарделась, как весенняя роза.

— Скажи ему прийти ко мне завтра утром.

— А если он придет, господин Регент, — спросила Беатрис, — вы тогда сыграете веселую музыку? И придете на обед к Кетуре?

— Если он поет, как вы уверяете, то все возможно, — ответил Регент. Он с недоумением глянул на котомку у себя на плече, как будто позабыл, куда направлялся.

Мы пожелали ему хорошего дня, и он побрел обратно к церкви.

— И как же, моя милая Беатрис, ты намерена превратиться в мальчика к завтрашнему утру? — осведомилась я.

— Буду молиться, и Господь поможет, — ответила она. — И буду петь так, что Регент станет играть только веселую музыку, и тогда ты полюбишь его, и он из благодарности женится на тебе, и король отдаст тебе свою туфлю с золотом и исполнит твое заветное желание.

Я скрыла от нее улыбку. У меня на нынешний день сложилось много планов, а теперь к ним прибавился еще один — как бы сделать счастливыми моих подруг. Хотя в лесу уже собирались вечерние тени, мое сердце исполнилось надежды. Лорду Смерти Регент тоже не достанется.

Гретта и Беатрис разошлись по домам, спеша поговорить с родными о захватывающем повороте событий в Крестобрежье, но сначала взяли с меня обещание, что я позову их, если у меня возникнет нужда.

Когда я поднималась по тропинке к дому, моему сердцу было легче, чем ногам, ибо меня вдруг охватила странная усталость. Порыв ветра из леса, напоенный горьковатым ароматом сосен, напомнил, что хотя работы в деревне уже пошли полным ходом, Джон Темсланд все еще в неведении о мрачной причине моих начинаний. А день между тем подходил к концу.

И снова я задавалась вопросом, почему глаз вращался как заведенный в присутствии Бена Маршалла, и снова пришла к выводу, что глаз не скажет мне правду, пока я не заплачу цену, назначенную Сестрицей Лили.

Хотя один только запах лесного ветра заставлял мои руки покрываться гусиной кожей, я знала, что заплачу запрошенную цену, — и не ради амулета, а потому, что не вынесу зрелища того, как лорд Смерть заберет себе крошку-великана, пусть он и сын мрачной Сестрицы Лили.

Дома Бабушка уже возилась с ужином, и как только я переступила порог, она попросила о помощи:

— Пойди на огород, детка, принеси кореньев и горошка.

Я послушалась, несмотря на усталость, и пошла на огород. Не глядя в сторону леса, прилежно собирала стручки на ближайших к дому грядках и все время ломала голову, где бы раздобыть мужскую одежду, чтобы помочь Беатрис перевоплотиться в мальчика. Я уже набрала достаточно кореньев и гороха, как вдруг в лесу сразу за огородом раздался дикий шум.

Я так перепугалась, что уронила корзинку с овощами. Может, это лорд Смерть строит для меня брачный чертог? Рассердившись, я побросала овощи обратно в корзинку и снова прислушалась. Шум не прекращался, и, осторожно приблизившись к краю леса, я вгляделась в зеленую мглу.

Теперь из-за деревьев послышались звуки, явно издаваемые диким животным. Я вздохнула с облегчением. И тут различила в шуме человеческий возглас.

Я осторожно вошла в лес, при каждом шаге уверяя себя, что уж этот-то будет последний, дальше не пойду. И в тот момент, когда я уже готова была повернуть назад, я вышла на полянку и увидела посреди нее грациозную олениху, а рядом с ней — молодого человека, одетого в коричневое с зеленым. Его голова скрывалась под глубоко надвинутым капюшоном. Юноша разговаривал с оленихой. Он не видел меня. Протянул одну руку к оленихе, будто желая успокоить ее, а в другой сжимал нож. Капюшон глушил его голос, но он показался мне знакомым.

Я подобралась ближе.

И тогда увидела, что олениха попала в ловушку. Ее трепещущую заднюю ногу охватывала туго натянутая веревка. Тихо, чтобы не испугать животное, но достаточно громко, чтобы услышал браконьер, я сказала:

— Наш лорд тебя повесит.

Он наполовину развернулся и, казалось, устремил на меня взгляд из глубокой тени капюшона. Потом медленно поднял указательный палец и приложил к губам.

— Не пытайся заставить меня молчать, чужак! — сказала я тише, но все так же решительно. — Этот лес принадлежит лорду Темсланду, и если ты поймаешь его оленя, то по закону короля он имеет право тебя повесить.

— Это не моя ловушка, — сказал юноша тихо. — Я как раз наоборот хотел освободить ее.

Продолжая говорить тихим, ласковым голосом, юноша приблизился к оленихе. Пленница так яростно пыталась высвободить ногу, что веревка растерла ее до крови.

— Почему ты пытаешься освободить ее, вместо того чтобы забрать и съесть?

Несколько мгновений юноша молчал, затем кивнул в чащу леса:

— Потому что она его подруга.

Я взглянула и… Там неподвижно стоял великий олень и смотрел на нас, — тот самый олень, что годами уходил из ловушек и от господской охоты, тот самый, за которым я последовала в лес, где встретила лорда Смерть. Олень заглянул мне в глаза, и на мгновение у меня занялось дыхание.

Юноша быстро наклонился к колышку и одним ловким движением перерезал веревку. Олениха в два прыжка скрылась в лесу. На ее задней ноге болтался кусок веревки.

Великий олень в лесной тени еще одно мгновение стоял, уставив свой круглый глаз на нас с юношей, а потом медленно удалился вслед за оленихой.

Юноша, глубоко вздохнув, убрал нож. Я заметила, что нож был дорогой, но ни руку, его державшую, ни фигуру незнакомца пока так и не узнала. Сейчас он расслабился, явственно довольный собой. Затем поклонился уходящему оленю.

— Узел постепенно развяжется и свалится, — сказал он скорее себе, чем мне.

— Этот олень — вожак стаи, которая разорила у нас три стога сена этой зимой, — сказала я.

— Он самый.

— Лорд Темсланд охотится на него уже несколько лет, и пошел бы на охоту и сегодня, если бы не посланец короля. — И тут у меня осенило, как сделать так, чтобы молитвы Беатрис исполнились. —