Отец Адам сидел в крошечном селении в половине дня пути от Батурина — и последними словами костерил этих схизматиков. Ладно — гетман. Хоть он и тайно перешёл в истинную веру, но доверия к нему нет: слишком часто продавал и предавал. Но сейчас в гетманской столице находится этот проклятый Меншиков, да не один, а с тремя регулярными полками. И пока приближённый царя-схизматика сидит там, отец Адам не может без серьёзного риска сунуться в город.

А ведь король шведов ждёт — оформленной документально присяги гетмана, подтверждения готовности принять армию, подкреплений. Как это всё провернуть в присутствии Меншикова? А тут ещё верный человек, побывавший в Батурине, сообщил свежую новость: гетман заболел. Возможно, это притворная болезнь, кто его знает, но вполне может быть и настоящая… Как же быть?

Лучше всего было бы встретиться с канцлером гетмана — Орликом. Тоже верный сын матери церкви, куда моложе и прагматичнее… Не лучше ли было бы иметь дело с ним? Конечно же, не в обход Мазепы — это грозило расколом в казачьей верхушке и междоусобицей. Пока Малороссия нужна королю Карлу как база, там должно быть относительно спокойно. Однако на тот случай, если фортуна всё же оставит шведов, стоит устроить здесь большую драку — чтобы царю было чем заняться в ближайшие несколько лет. Сгодится и междоусобица… Но что же делать прямо сейчас, когда королю нужны припасы?

Может быть, пустить слух, будто шведы идут сюда ускоренным маршем? Это вынудит Меншикова покинуть Батурин, а гетмана — действовать. Но это сработает, если русские не следят за ситуацией. А если следят, и Меншикову доложат, что никто сюда ускоренным маршем не идёт? Он сразу поймёт, что кто-то поблизости действует против русских, и может засесть в крепости со своими полками. Нет, нужно предпринять иное, не столь рискованное…

Немного подумав, отец Адам достал лист бумаги, придвинул письменный прибор и принялся составлять послание. Верный человек доставит бумаги по адресу, что бы ни случилось.

Если ложный марш шведов к Батурину не сработает, то наверняка сработает настоящий. Всё зависит от того, какие слова употребить и на кого при том сослаться. А гетманская печать… В конце концов, документ важнее человека. Гетман давно выражал согласие, станет ли он возражать, ежели документ будет подписан без его личного присутствия, будет ли опротестовывать? Станет ли король Карл тщательно присматриваться, что там оттиснуто на цветном воске?..

1

В какой-то момент я засёк, что больше не вижу в своём окружении одного джуры и двух сердюков. А ведь раньше они торчали при мне почти круглосуточно, крайне редко выпуская из поля зрения. Про одного Иван Степаныч точно знал, что тот — человек иезуитов. На кого работали двое других, он не ведал, но я предполагал, что точно не на друзей. Да и были ли у Мазепы друзья? Может, когда-то и были, да только он их всех засунул подальше. Кого в не столь отдалённые места, а кого и на эшафот.

Иван Степаныч давно осознал, что я упрям, как ишак Ходжи Насреддина, и переубедить меня сладкими речами не получится. Потому он сменил тактику и начал всяко пугать. Мол, долго ли сможешь водить всех за нос? А что, мол, будет, когда истина откроется? Я мысленно посмеивался. Возражать не возражал, но в дискуссию на эти темы не вступал. Просто делал своё дело.

Я давно осознал, что иду по минному полю. Один неверный шаг — и «не повезло», как сапёру, в первый и последний раз в жизни. Причём, спасибо за это я должен сказать Ивану Степанычу, который эти самые мины либо сам заботливо раскладывал, либо тщательно взлелеял тех, кто с огромным удовольствием копал под гетмана целые сапёрные галереи. Казацкая старшина и раньше не отличалась дружелюбием с ближнему своему, а сейчас, когда Мазепа её основательно «причесал под себя», и вовсе превратилась в банку с пауками. Вот Ивана Сирка он боялся. И Петра боится. Карла, кстати, тоже сильно опасается, и пытается заразить меня своей коллекцией фобий. Но больше всего на свете он боится… Да, вы угадали — своего ближайшего окружения. Того самого, прошедшего все возможные проверки на лояльность.

«Да пошёл ты к чёртовой бабушке со своими страхами! — наконец я не выдержал и высказался „на всю катушку“. — Сам развёл гадюшник, теперь страхами своими пугаешь! Сиди где сидишь и молчи в тряпочку!»

«А не то? — насмешливо поинтересовался Иван Степаныч. — Что ты можешь мне сделать?»

«Если не хочешь узнать — не высовывайся».

Нам с ним действительно полегчало, лекарства немцев подействовали. Хоть врачи и предупреждали, чтобы я не дёргался и хотя бы несколько дней провёл в постели, всё же я решил сползти с кровати. Позвал джуру и велел нести одеяния: некогда, мол, валяться, дел по горло… Я блефовал, отчаянно и нагло. Единственное, что реально мог сделать гетману — это довести его до гибели, геройской или позорной, не суть важно. И есть у меня подозрение, что Мазепа об этом догадывался. Только отсутствие стопроцентной уверенности, что мне от него никак не избавиться, заставляло его умолкать, когда я взрывался от гнева и начинал ругаться. Думаю, рано или поздно он всё поймёт, не дурак ведь. А может, и начнёт делать попытки перехватить контроль. Это не та личность, которая за здорово живёшь уступит собственное тело, я обязан быть настороже.

Мальчишка набрался храбрости и несмело пожурил старика-гетмана за то, что тот себя не бережёт.

— Не для кого мне себя беречь, сынку, — со вздохом сказал я. — А дела не ждут… Что князь?

— Велел сказать ему, когда ты встать изволишь, — ответил джура. — Ещё велел спросить тебя, пане гетман, когда тебе угодно будет его видеть.

— Сей час и угодно, — я довольно достоверно изобразил усталое недовольство. — Зови князя. Чем скорее поговорим, тем скорее он уедет…

Джура тоже наверняка кому-то стучит, я уверен в этом свято — потому что в том же самом уверен и Иван Степаныч, который всю эту публику знает как облупленную. А я не должен выбиваться из роли — до поры, до времени.

2

На сей раз Алексашка вырядился по-походному — в кафтан военного покроя. Собственно, он и сам понимал, что загостился и пора бы держать курс на Петра Алексеевича. У него там на горизонте намечается сражение при Лесной, которое окончательно вынудит