рыбацкий характер!

— Есть такая сила… есть… — раздался позади нас прерывающийся писклявый голос. Появился Василий. От тяжелой ноши у него подламывались колени.

— Есть такая сила… есть… — еще раз пропищал он и повалился на камни.

Черная кошка, ласково мурлыча, терлась о ноги Перебоева. Он оценивающе глянул на улов соперника и хмыкнул:

— Начерпал решетом широколобок и рад…

Проничев лишь хихикнул в ответ.

Когда пили чай на дорожку, я с надменным видом опять поинтересовался:

— Может, скажете все-таки, на какую «муху» ловили?

— Я?! На пенопластовые зерна, — без всяких-яких признался Перебоев.

— А я… на зерна пенопластовые, — хохотнул огнеглазый Василий. — Кругленькое да беленькое нынче омулю подавай.

Тут я понял все. Утром дал им по запасному омулевому настрою, намотанному на белый зернистый пенопласт… Попробовали на «кругленькое и беленькое» — и угадали омулю в струю.

В отместку выложил перед хитрованами свой скромный улов. Сиги впечатляли. Омули против них казались карликами.

Оторопевшие друзья ударили друг друга… ладонью о ладонь — и долго вечернее эхо гоготало вслед черной кошке, убегающей за синие горы, в дремучие леса. Я мысленно помахал ей белым платочком: «До грядущей рыбалки, черная кошка! Не забывай нас…»

Ведь без нее на свете жить будет тоскливо.

РЫБАЧЬЕ СЧАСТЬЕ

Рассказ

Он был небесного окраса, а на груди полыхала зорька, отчего мы и окрестили голубя Огоньком.

Красные чешуйчатые лапки Огонька были опутаны паутиной тончайшей рыболовной лески. Шагать он не мог, и ему приходилось прыгать по-воробьиному: пальцы скрючило в кулачки, на позвонках наросли роговые шишки.

К плавающим у кромки берега крошкам рыбьей подкормки голубиная стая калеку не подпускала, била почем зря.

Геннадий, мой приятель по рыбалке, и я жалели несчастную птицу и щедро подкармливали семечками подсолнуха, крупой…

Надо заметить, что с появлением Огонька на водоеме рыбалка стала веселее, фартовее.

— Клюй досыта, счастье ты наше рыбачье, — лазарем пел Геннадий, выворачивая карман с вкусными гостинцами.

Вскоре голубь перестал нас остерегаться — доверчиво склевывал с ладони корм, благодарно поглядывая на нас лучистыми янтарными глазами. Стал даже озорничать. Раз, набив зоб кедровыми орехами, пытался пробежаться по нависшему над водой удилищу и свалился.

— Окреп Огонек, операцию делать пора, ноги огольцу ремонтировать, — деловито сказал Геннадий. — А то зима нагрянет и загнется наш герой.

— Без наркоза не выдержит, — всполошился я. — Живая душа все-таки.

— Распустил нюни. — Приятель осуждающе глянул на меня. — Я и ножичек отточил, хоть брейся.

Я не сдавался:

— Вдруг инфекцию занесем?

— Водочка на что? — лукаво улыбнулся он. — Не трясись. Ты только подержишь Огонька. Когда резать начну, можешь отвернуться.

Сложнейшая операция длилась больше часа. Геннадий вспотел от напряжения, у меня тоже от волнения рубаха к спине прилипла. Тончайшая рыболовная леска глубоко вросла в живую ткань птицы, разрезать и распутать капроновую паутину было непросто, но «хирург» блестяще справился с этой задачей! Затем он аккуратно срезан роговые шишки, ампутировал атрофированные передний и задний пальцы на одной ноге и средний — на другой. Обработал раны водкой.

— Уф-ф-ф… — облегченно вздохнул Геннадий. — Устал, как будто на мельницу целый день мешки с зерном носил. — Руки его дрожали.

Я отпустил Огонька. Обретя свободу, голубь от радости аж ввинтился в сияющее небо.

— Прощай, Огонек…

— Не горюй, завтра припрется, — успокоил Геннадий, наливая в пластмассовые стаканчики водку. — Давай лучше выпьем за его здоровье.

И точно, прилетел, да не один — с бравой голубкой!

Важно вышагивая по галечнику, Огонек уже свысока поглядывал на нас, гулко ворковал, требуя корма.

— Выправился мужик, — восхищенно сказал Геннадий. — Еще и женился. Молодец, Огонек!

Мы диву давались: женился Огонек — рыбачье счастье еще пуще повалило нам в руки. Лещ, сазан, щука — такой крупной рыбы мы давно не ловили. Радовались и исступленно крестились, глядя на этого волшебного голубя.

Теперь голубиная стая держалась от Огонька в стороне. Он и близко не подпускал ее к нашему месту рыбалки.

К другим рыбакам голубь никогда не подсаживался: вероятно, опасался какого-либо подвоха. Мы одевались в разную одежду (смотря по погоде — плащ или куртка), он ни разу не ошибся, всегда приземлялся только к нам. Рыбачили мы иногда порознь. Геннадий — на одной стороне водоема, я — на другой. Прилетит, бывало, Огонек со своей бравой голубкой, у меня подкормится и — айда к Геннадию. Как он узнавал нас среди армии рыбаков?

Вскоре молодожены стали появляться поочередно: то он, то она.

— Гнездо свили, — догадался Геннадий. — Парить сели.

Прошло время, и они привели с собой парочку писклявых деток небесной окраски, с полыхающей зорькой на груди.

— Вылитый папаша! — изумленно воскликнул я, увидев их.

— А тебе надо, чтобы они на Ваньку-китайца пошибали? — подковырнул Геннадий. — У такого мужика, как наш Огонек, не шибко на стороне хвостом вильнешь.

Я спросил ехидно:

— За что тогда он поколачивает ее?

— Для профилактики, — не растерявшись, ответил приятель. — Это мы своим кралям волюшки через край дали…

С приближением осени на водоем в гости зачастили туманы. Огонек со своим семейством стал прилетать на кормежку с опозданиями. Я журил его за это:

— Долго спать стал, дружок…

Геннадий, наоборот, хвалил:

— Умница, Огонек! В тумане-то и разбиться можно.

Однажды голубь прилетел один. От корма отказался. Скорбно охал, протяжно стонал.

— Неладно что-то у Огонька, — встревожился Геннадий. — Один прилетел!

Несколько раз еще появлялся Огонек, но к нам не садился. Покружит-покружит — и растает в солнечной дымке. Вскоре он исчез, а вместе с ним и наше рыбачье счастье.

Без Огонька на водоеме стало неуютно и тоскливо. В струях ветра, в переплеске волн нам чудилось его звонкое воркование, а в шорохе стареющих трав — шелест его упругих крыльев. На лико воды легла тень увядания. Ивы плакали по Огоньку золотыми слезами.

Эх, Огонек, Огонек…

Что случилось с его семьей, с ним самим, кто знает? Люди и те нынче теряются бесследно…

Сидим на берегу. Дымит костерок, в походном котелке варится чай. Над заалевшим от первых утренников водяным перцем зависают поздние стрекозы. Поплавки замерли на голубом зеркале бабьего лета. Я молчу, молчит и Геннадий. Над нами изредка проносятся голуби. И мы запрокидываем головы, с надеждой всматриваемся в скользящих по вечному небу птиц: не Огонек ли там летит, не несет ли обратно наше рыбачье счастье и нашу прожитую жизнь?

ЖИВИ НА ЗДОРОВЬЕ

Рассказ

Приземистый и широкий в крыльцах бобыль Василий Борцов копал