Шрифт:
Закладка:
Появился пришедший в себя от пережитого страха Дайка.
— Дай-ка, Саша, мне вон ту продолговатенькую мормышечку, и вон ту…
— Обойдешься. Скажи спасибо, что удочку спас, — холодно отрезал Гавриленко и протянул мне ладонь с трофеями.
— Выбирай, какая твоя…
Ограбленный Кривой Кондрат обратно в ангарскую водную стихию явно не торопился. Не обращая на нас внимания, долго охорашивался на кромке лунки, расчесывал когтистыми лапами свои гвардейские усы, забавно чихал. В лунку нырнул он бравым и радостным, лукаво помахав нам на прощание длинным, плоским и не таким уж омерзительным, как показалось вначале, хвостом: дескать, не слишком грустите, друзья, еще свидимся…
Кто его назвал Кривым Кондратом, так и осталось загадкой.
Нынче летом я причалил к Островам на резиновой лодке половить на кузнечика ельцов в проточке. И вдруг увидел Кривого Кондрата! Он сидел на обросшем редкой травкой камне, рядом грелась на солнышке подружка. Рядом резвились озорные кондрашата. Мне показалось, что все они были кривеньки на один глаз. И с улыбкой подумалось: «Веселая тут зимой будет рыбалка!»
ЧЕРНАЯ КОШКА
Рассказ
Омуль не брал. Глянешь в лунку: вот он, рукой достать можно! Ходит себе туда-сюда под самым льдом, играя, бодает медленно падающего на дно бормаша.
Из всей «Камчатки» ловили только двое — Василий Проничев да Петр Перебоев.
Рыбаки с завистью глазели, как они бойко форсили от лунки к лунке на широких лыжах, грубо сработанных из сосновых досок, то там, то сям выхватывая из прозрачных хлябей Байкала серебристых молний.
Передвигаться по весеннему льду без лыж было опасно, он прогибался и шипел, как бы предупреждая: больше одного у лунки не собираться. Ближе к обеду лед стал еще чернее, прогибался и шипел еще пуще. Солнце палило нещадно.
Рыбаки нехотя выбирались от греха подальше на сушу и под оглашенный хохот брачных чаек грустно разъезжались.
Зато эти двое чуть ли не вальсировали на своих деревянных погремушках. Ах, как они красовались друг перед дружкой! Между ними, дико сверкая зелеными шарами, так и сновала когтистая черная кошка.
— Опа! — намеренно громко басил Перебоев, ловко выбрасывая на игольчатый лед омуля.
— Опа! — мстительно пищал в ответ Проничев, хвастая точно такой же рыбиной.
Обида прожигала меня от макушки до пят. Друзья… С лыжами нагрели — могли же перед отъездом на Байкал подсказать, пару досок не нашел бы, что ли? Омуля ловят, а на какую «муху» — молчок. Перепробовал «вприглядку» все свои козырные — омуль от них шарахался.
Плюнул я в сердцах и поплелся на табор кухарничать. Ближе к берегу, на мелководье, лед был прочным, хоть пляши. Глянул в старую лунку: батюшки-светы, окуня кишмя кишит! Вот где после обеда душеньку отведу…
За едой взял друзей в шоры:
— Подобрали к омулю ключик и куражитесь. Разве я когда таился? Вспомните…
Перебоев с издевкой ухмыльнулся:
— Кто за язык тянул? Держал бы свои секреты при себе.
— Тебя каленым железом не пытали. По доброй воле информашками снабжал, — нахально поддакнул Проничев.
Конечно, без омуля не останусь, ловим в один котел и делим поровну. Так уж заведено у нас, коренных сибиряков. Дело в другом — в процессе. Съездить на Байкал и не услышать удара благородной рыбы о снасть?!
— Хватит, умники, гадиться, из рваной лески кружева плести. Уха стынет. — Я сердито поставил на середину походного застолья кастрюлю с дымящимся варевом. — Будет и на нашей улице праздник.
Страсти разгорелись из-за крупного омуля. Я с умыслом положил его в свою чашку. Что, зря в такую даль ехал?
— Ну и омулище! Не ты ли, Вася, такого красавца доспел?
Проничев по-орлиному зыркнул на торопливо хлебавшего уху Перебоева и сладко пропел:
— С полводы взял. Думал, поводок оборвет.
— Чего?! — поперхнулся Перебоев. — Мой трофей! Еще губу ему порвал, когда с «мухи» стряхивал. — Он бросил ложку на расстеленную газету, потянулся к моей чашке показывать рваную губу.
Я проворно отпрянул.
— Брось, друг ситцевый, экспертизу наводить. У вареных они все рваные.
Черная кошка, распушив хвост, замельтешила между соперниками.
— Тебе, Петя, в жизни такого кита не выфартить. — Проничев растянул рот до ушей. — Мало каши ел.
— Эту мелочовку, Вася, я тысячами за утро на лед швырял, — закусил удила вреднеющий Перебоев. — Любого за пояс заткну.
— Зачем только дед Мазай спас тебя, Петя?
— Чтобы таких, как ты, уму-разуму учить…
Под шумок я одолел несчастного омуля, похлопал себя по животу и с пафосом продекламировал:
— Друзья, прекрасен наш обед! К чему все эти крики? Ваш омуль был, и больше нет, поймай его, поди-ка…
Забияки окончательно рассвирепели. С черной кошки аж искры посыпались.
— И поймаю! — взбурлил кипятком Перебоев.
— Грозился воробей быка заклевать! — вызывающе расхохотался Проничев.
Друзья похватали рюкзаки, лыжи и понеслись на всех парусах к лункам.
Вслед за ними и я бросился вприпрыжку — к своей. Заглянул осторожно в нее и, к великому огорчению, окуней не обнаружил. Старая лунка была довольно просторной и давала на дно много света. Может, потому отошла рыба? Расстроенный, кинул в постылую прорву горсть живого бормаша и притенил зеркало воды крошками льда. Наудачу опустил желтую, с розовой головкой «муху». Она тут же одарила сигом. Плаха так плаха, елкина мать! Еле-еле выкатил на лед. Руки тряслись, дыхание сперло. Победоносно глянул на маячивших вдали хвастунишек: посмотрим, чей козырь старше. Три сига подряд! Мог бы, конечно, и больше, да чебак подвалил — дна не видно. Пришлось возвращаться на табор.
Над веселым лиственничным сугорьем, над седыми подснежниками, над сидящей на тонкой веточке подружкой звонко наяривал лесной жаворонок. Ишь ты, колоколец! — улыбнулся я. И ночь напролет все так же будешь висеть в небе на прозрачной ниточке, радостно сеять на весеннюю ветошь прозрачные горошинки бессмертной любви. Вспомнилась жена. Бравенька была молода-то! Пел тоже. Все воюет со мной, от рыбалки отповаживает. Ох ты, горюшко луковое…
Солнце садилось, а голубая отъедь между берегом и льдом ширилась. Казалось, дунет внезапная сарма, взломает шипящее ледовое поле и унесет в морскую даль моих азартных друзей. Я не на шутку забеспокоился. В ответ на мой зов что Проничев, что Перебоев лишь отмахивались и демонстративно подпрыгивали на лыжах: дескать, не паникуй — лед крепок и ничего не случится.
Наконец из одыми зари вынырнул Петр. Аккуратно опустил почти полный рюкзак около автомобиля, молодецки ударил шапкой оземь:
— Нет в мире такой силы, чтобы согнула мой
