Шрифт:
Закладка:
Кроме того, в жизни молодежи их квартала существовала опасность. И борьба. Движение. Пора покончить с режимом преступлений, с злоупотреблениями. И тем самым — с нищетой. Дарио и его товарищи не очень ясно представляли себе, как это сделать, но все они чувствовали себя готовыми бороться против тирании. Ребята по-прежнему ходили и в Эппль-клуб, и в «Дос-Эрманас», и в дом Марины, где женщины стоили три песо и можно было выбирать их по альбому с фотографиями, но потом отправлялись на площадь Карлоса Третьего, заказывали китайский суп с пережаренным рисом и ждали каких-нибудь вестей или поручений от Движения. Отошли в прошлое вечеринки, оканчивавшиеся дракой, никто больше не бросался бутылками во «врагов» — ребят из соседнего квартала, никто не напивался пивом «Ла Кристаль» — теперь нужна свежая голова. Все мы товарищи, заговорщики, революционеры. Борьба и тайна сроднили нас.
И вот рано утром, не в первый уже раз, в тот час, когда по пустым улицам дребезжат старые грузовики с молоком категории А и категории Б, что, впрочем, совершенно одно и то же (отличие только в количестве подлитой воды), когда в пустых ночных автобусах дремлют кондукторы, из булочных пахнет свежим хлебом — такой теплый, домашний запах, — кошки, собаки и оборванцы роются в мусорных баках; в широких порталах шикарных магазинов спят, прикрывшись старыми газетами, бездомные дети, а на углу вспыхивает и гаснет неоновая реклама «Все по 10 центов»; в барах умолкли проигрыватели, в запертых кафе стулья стоят вверх ножками на столах, и какого-то пьянчугу рвет прямо посреди улицы Драконов; в час, когда люди тревожно дремлют (будет день — будет хлеб, по и новый день — такой же, как вчерашний), когда неполная луна — не голубая и не белая, потому что все вокруг кажется серым и странным, в этот час Дарио — сердце его бешено колотилось под мокрой от пота рубашкой — швырнул гранату и бросился бежать. Он слышал за собой взрыв и все бежал, потом — вой сирены, возгласы, а он все бежал, бежал… Его не поймали.
Но однажды за ним гнались долго, он пробежал уже целый квартал, за спиной кричали: «Сдавайся, все равно не уйдешь!» Дарио промчался по Тенненте Рей, поднялся по Агуате и ворвался в дом Уилфри, по там испугались и прогнали Дарио; он вышел из дома Уилфри и снова побежал, а за спиной выла сирена, свистели пули, кто-то кричал: «Убью, сукин сын!» Все двери были заперты, улица пуста, Дарио безоружен, и не от кого ждать помощи… Конец. Он спустился по Лус и вбежал в дом, где жил Данило со своей бабушкой; Данило был немец, а бабушка его мулатка. Они проснулись и, не поняв, в чем дело, принялись кричать: «Помогите, помогите!» — а потом поняли и стали умолять Дарио, чтобы он ушел: «Ради всего святого, не губи нас!» Дарио кинулся на галерею, хотел залезть в бочку для воды, но она оказалась полна, полна до краев и вся облеплена скользкой плесенью. Тогда Дарио прыгнул вниз, на другую галерею, двумя этажами ниже, ноги его дрожали, было так страшно — он один, совершенно один, и нет спасения. И тут что-то ударило его в голову, он упал, и мир стал уходить от него, все куда-то ускользало… и Дарио даже не мог позвать Марту, Марту, Марту…
Придя в себя, Дарио понял, что еще жив; он лежал на полу в комнате с одним окном. Под потолком горела лампочка, голова Дарио была перевязана тряпкой, а рядом стоял человек в форме с плетью в руке. Какие-то люди подняли Дарио, посадили против этого человека; тот ударил его по лицу — очнись! — и сказал что-то, но Дарио не расслышал, не понял. Человек кричал: «Говори! Сознавайся!» Дарио молчал, и его снова стали бить — кулаками, ногами, в живот, в низ живота, но он молчал.
