Шрифт:
Закладка:
Джой поджидал меня на улице, притаившись в тени несколько лет назад посаженной мной ели. Елочка хорошо принялась на плодородной деревенской почве и вымахала уже до крыши дома, широко раскинув свои ветки-лапочки и обильно осыпая по осени землю возле ствола опавшей хвоей. А чуть подальше моими же стараниями сидели несколько березок и сосенка, нисколько не мешавшие друг другу тянуть свои тонкие макушки в небесную высь. Но вот Джою почему-то не нравилась ни береза, ни сосна, а именно елка, достававшая лапами до самой земли. Он залазил под них и высовывал наружу лишь свой коричневый нос, наблюдая за всем, что происходит вокруг.
А наблюдать, собственно говоря, было особо незачем. Разве что любопытствующая сорока усядется на забор, проверить, не осталось ли в собачьей миске остатков еды, чтоб внаглую стащить хоть щепоть перловой каши или кусок вареной картошки. Подозреваю, занималась она этим гоп-стопом не столько от голода, как из желания досадить покалеченному псу, что тут же выскакивал из-под елочных лап и ковылял с громким тявканьем к крыльцу. А может, у них игра такая на интерес. Тот и другой знали ее результат: сорока, что благополучно уберется восвояси, а Джой, создавая видимость раздосадованного таким хулиганством хозяина, особой прыти не проявлял и тут же возвращался обратно под елку.
Лапа у него почти зажила, во всяком случае кровь уже не сочилась и тонкая кожица затянула болячку. Но главная беда заключалась в том, что на больную лапу наступать он не мог и нес ее на отлете перед собой, словно полководец, посылающий войска на приступ.
Первые дни, когда он начал выходить из дома, дальше крыльца его маршрут не распространялся, и он ложился под навесом, где оставался в хорошую погоду до самого вечера. Уже тогда сороки, распознав его немощность, начали похищать недоеденные куски из его миски. И он какое-то время не обращал на них внимания, смирившись со своей участью калеки. Но потом самолюбие его взыграло, и он предпринял несколько бесполезных бросков в их сторону.
Мне довелось несколько раз наблюдать за происходящим из окна веранды. Постепенно с каждым днем пес оживал и, как мне кажется, сороки тому немало способствовали. Не удивлюсь, если и им эта игра пришлась по душе, и они специально прилетали, чтоб подразнить без особого для себя ущерба подыгрывающего им Джоя. С каждым днем его броски становились все более резвыми, и сороки, расценив этот факт как нарушение правил игры, перестали слетать с забора, а стрекотом поддразнивали его с недосягаемой высоты.
И у них, как оказывается, были свои ПДД, пусть не по дороге, а в воздухе, но они их твердо придерживались. И тогда Джой сменил свое местоположение и перебрался под ель, о чем всезнайкам сорокам было, конечно, хорошо известно. Теперь миска находилась от Джоя примерно в десяти метрах. При всем желании добежать до нее в считанные доли секунды и ухватить за длиннющий хвост одну из наглых сорок, даже со здоровой лапой он бы не смог. Тем самым он давал вороватым птицам огромную фору, лишь бы продолжить начатую игру и вовлечь в нее осторожных сорок.
Увидев мою машину, сороки тут же покинули добросовестно изгаженный ими забор, но Джой даже не пошевелился при моем появлении. Так он выказывал мне свою обиду, что не взял его с собой в город, а оставил одного в деревне. Ездить в машине он обожал и через открытое стекло задней дверцы считал своим долгом облаивать каждую попадавшуюся нам на пути собаку.
Может, тем самым он высказывал свое пренебрежение безродным деревенским дворнягам, на что те тут же отвечали хриплым лаем и бежали за машиной сколько хватало сил. Разница в происхождении и материальное различие вызывали вражду даже среди самых миролюбивых псов, что, если я ехал один, без Джоя, даже голову в мою сторону не поворачивали. Лично ко мне у них никаких претензий не было. А вот к породистому псу, сидевшему по-барски на заднем сидении (я, как понимаю, являлся для них личным водителем у высунувшего из окна свой любопытствующий нос Джоя), у них проявлялась пролетарская непримиримость. Как и ко всем, кто не входил в их стаю. Так уж устроен мир, и не нам его переделывать. И вряд ли Джой понимал, что рано или поздно ему перепадет по полной за его барские замашки, как только он переступит запретную черту нашего двора. Но испорченный городским образом жизни, он привык жить по правилам мира более-менее цивилизованного и пока не подозревал, чем ему грозит мир деревенский, где свои ПДД, очень и очень отличные от городских.
Абзац третий
…После ночных бдений, едва вошел в дом и присел на диван, меня потянуло в здоровый сон, сопротивляться чему не было ни сил, ни смысла. Вздремнул. И после всех перенесенных переживаний посетил меня странный сон, где я в военной форме времен то ли Петра, то ли Екатерины, по определению их почитателей — Великих, — веду в бой свою гвардейскую команду в лице Вакулы, Деда и еще каких-то там ветеранов, чьи лица были мне совершенно неизвестны. И все они хромые! На одну и ту же ногу. Этакая шеренга хромоногих, выпущенная для устрашения врага. Сзади тоже прихрамывая брела Сабрина, но в армейской гимнастерке советского покроя с большой сумкой на боку, украшенной красным крестом. А впереди нашего хромого строя вышагивал Джой, устремив не ходячую лапу в сторону врага и непрерывно оглядывающийся назад, словно пытаясь подбодрить всех своим бесстрашием.
А вот противники, приближающиеся навстречу моей хромоногой команде, были одеты в бурые медвежьи шкуры, и на головах у них устрашающе колыхались клыкастые пасти хозяев леса, зловеща клацая при каждом их шаге. В руках у них были не ружья и не сабли или там тяжелые палаши, а длиннющие когти, и они, то сжимали, то разжимали их, словно раковые клешни. Я же держал наперевес простой дробовик, но с тлеющим на конце фитилем, искры от которого обжигали мне пальцы. И только я приготовился прокричать «Пли», как Джой кинулся на меня и залаял, а потом и вовсе вцепился мне в руку.
Я открыл глаза, и оказалось, что заснул
