ещё, что дверь квартиры номер десять распахивалась вовнутрь, а не наружу: иначе бы Ника с её манерой открывать каждый раз причиняла гостям серьёзные увечья.

– Явились?.. – выпалила она с порога, сверкая глазами то на Пёсика, то на Аристарха. – Ну и что всё это значит?.. Почему я должна, как дура, брать музей на пару с каким-то домовым? Мы как договаривались? Где Африкан? Где Панкрат?..

– Тихо ты, тихо… – сдавленно проговорил Выверзнев и опасливо оглядел лестничную клетку.

Столь интригующее начало произвело на Нику определённое впечатление. Быстро пропустив гостей в прихожую, она в свою очередь пристально осмотрела площадку и прикрыла дверь почти бесшумно.

Пройдя в большую комнату, Николай упал в кресло и долго не мог произнести ни слова. Чудотворная стояла в углу рядом с прислонённым к стеночке помповым ружьём. В противоположном углу с очумелым видом переминался взъерошенный домовичок дымчатой масти, явно готовый в случае чего дать тягу.

– Ты хоть сама понимаешь, что натворила? – безнадёжно спросил Выверзнев.

– А что я натворила?! – немедленно взвилась Ника. – Ни Панкрата, ни Африкана – вообще никого! Стою на крыльце как дура, одна, в камуфле, с ружьём!.. Жду! Никто не подходит!..

– Да нельзя… нельзя тебе было брать эту икону!

– Почему нельзя?.. А это что в углу стоит?..

– Нет, я не могу… – простонал Николай. – Аристарх, ну хоть ты ей растолкуй!..

– А как это я растолкую? – испуганно сказал Аристарх. – Ты же сам говорил, что данные секретны…

Отменно сказано! Можно было побиться об заклад, что после таких слов Ника выпотрошит обоих, но до истины докопается. Так оно и случилось. Уже через несколько минут совершенно измочаленный Николай Выверзнев сидел в кресле, уронив лицо в ладони, и старческим бессильным голосом излагал всё как на духу:

– Наша сотрудница…

– Ах, ваша сотрудница?..

– Да… наша сотрудница… должна была взять чудотворную икону и выйти к блок-посту… А у баклужинских пограничников задание: попытаться её задержать… но при виде иконы все они падают ниц… по команде…

– Прелестно! Значит, как выкрадывать икону – так я, а как падать ниц – так перед ней?..

– На лыцкой стороне все тоже падают ниц…

– Ах, и на лыцкой тоже?..

– Да… К мосту сбегаются толпы комсобогомольцев… Ну, в смысле, наши люди в комсобогомоле, а там уже все прочие… Сопровождаемая толпой, сотрудница идёт с иконой в Лыцк…

– А почему не я?!

Ахнула тишина. Выверзнев и Аристарх, глядя на разъярённую Нику, слегка отшатнулись. Анчутка наполовину ушёл в стену.

– Да потому, что я тебе запрещаю! – опомнившись, рявкнул Выверзнев.

Собственно, с этого момента операцию можно было считать начавшейся.

* * *

Приблизительно в то же самое время или даже чуть пораньше того в служебное помещение Чумахлинского блок-поста ворвался разъярённый кряжистый отрок в бронежилете поверх пятнистого комбинезона.

– Пристрелю падлу! – кровожадно пообещал он.

– Какую?.. – с интересом спросили у него, прекращая чистить оружие.

– Какую-какую!.. Хренопятую! Лезет и лезет за шлагбаум! Вышвырну – опять лезет!..

– А чего это он?

– Чего-чего… Африкан его перед смертью проклял, а наши расколдовать не могут!.. Теперь вот к мавзолею рвётся – в Лыцк…

– А как проклял-то?..

Отрок хотел снова заругаться, но вместо этого взгоготнул, повеселел и ясными простыми словами сообщил товарищам по оружию, как именно покойный протопарторг проклял стащившего ботинки воришку и что у того выросло на пятке.

– Да гонишь!.. – усомнился кто-то.

– Не веришь – поди посмотри…

Несчастный сидел, понурясь, на обочине метрах в двадцати от шлагбаума. Правая нога была замотана тряпицей.

– Здорово, контрабандист, – приветствовал его один из подошедших. – Давай показывай, чего ты там без пошлины в Лыцк провезти хотел… Декларацию заполнять будем…

Калека затравленно посмотрел на балагура и не ответил.

– Показывай давай, а то обыщем… – Погранец слегка повысил голос.

– На, обыскивай! – остервенело бросил калека и ткнул в воздух спелёнутой пяткой.

Пограничники с несколько оскорблённым видом отодвинулись и заложили руки за спину.

– Гля, обиделся!.. – с удивлением сообщил один другому.

– Жрать охота… – злобно сказал калека. – С утра не жрамши…

Сторговались за буханку хлеба и банку тушёнки. Обиженный Африканом бедолага размотал тряпицу и выставил половозрелую пятку на всеобщее позорище. Потом, не обращая внимания на жизнерадостный гогот погранцов, накинулся на жратву. Утолив первый голод, вскинул голову и заметил, что народу вокруг поприбавилось.

– Так! – решительно сказал он, вновь пеленая ступню. – А вы куда, на халяву? Ишь деловые…

– Сколько за погляд? – ухмыляясь, осведомился огромный шофёр следующего за бугор фургона.

– Червонец, – отрубил калека, кладя перед собой кепку. Ещё раз осмотрел толпу и, заметив миловидное девичье лицо с наивно распахнутыми глазами, добавил сурово: – С баб – четвертак!..

Машин у моста скопилось в тот день много. В кепку летели алые червонцы с профилем Нехорошева и радужные четвертаки, где старый колдун Ефрем был изображён вполоборота. Затем уникумом заинтересовались интуристы – и в кепке зазеленело.

Озадаченно помаргивая, страдалец пересчитал выручку, как вдруг сообразил, что за такую сумму он запросто может нанять любого контрабандиста и без проблем переправиться на тот берег. Огляделся. Облака над лыцкой стороной уже розовели и золотились, отражаясь в перламутровой наклонной поверхности Чумахлинки. Вдали в недвусмысленной близости от нейтральных вод болталась моторка известного браконьера Якоря. Сам Якорь беседовал с кем-то, уцепившимся за борт, – должно быть, с водяным. Потом дёрнул тросик стартёра – и лодка двинулась к баклужинскому берегу. За клиентом поплыл…

Калека ещё раз заглянул в лежащую перед ним кепку – и поймал себя на мысли, что за кордон его уже как-то не тянет. Здесь-то всё-таки какая-никакая, а Родина…

* * *

Середина и конец мая для маломерного флота время сложное. Впрочем, другого флота на Чумахлинке и не водится… Мало того что разлив, а тут ещё чехарда с календарями! То в одну сторону поверхность наклонена, то в другую. Сколько из-за этого моторок каждой весной опрокидывается – лучше не считать.

В Баклужино воду уже неделю как подобрало, а в Лыцке она только-только ещё собирается пойти на убыль – застоялась в низинах и оврагах, подёрнулась плёнкой, как глаз курицы…

Паспорт у Якоря был баклужинский, поэтому в светлое время суток он в территориальные лыцкие воды старался без нужды не соваться. В тот самый час, когда над левобережьем начинает розоветь и золотиться закат, а правобережью ещё хоть бы хны, за кормой плеснуло не по-рыбьи, затем на борт легла пятерня с перепонками – и показалась лягушачья морда размером чуть меньше человеческой. Глаза – как волдыри.

– Ну и чего? – лениво спросил Якорь.

– Да за тобой послали… – простуженно, с хрипотцой, отвечал речной житель.

– А чего надо? – всё