- Господа, господа! - запоздало возопил Форн. - К чему эта нелепая ссора? Герцог, вы не можете драться, ваше поручение не позволяет вам...

- Да я и не хочу, - пожал плечами Гоэллон. - Но мой драгоценный собеседник так настаивает...

- Господин Кертор! Да что же это такое? - всплеснул ручками верховный судья. - Господа, я ведь вынужден буду взять вас под арест! Господа, я сделаю это превентивно! Герман!!!

- Не кричите вы так, господин Форн, - поморщившись, попросил сидевший в кресле мужчина. - Не нужно никого арестовывать. Сейчас мы с этим любезнейшим молодым человеком уединимся в любом свободном кабинете. Обещаю вернуть его вам в целости и сохранности.

- Я ничего подобного обещать не могу! - громко сказал Флэль, заглушая голоса гостей.

- Так-так-так... - улыбнулся Гоэллон, поднимаясь из кресла и вручая полупустой бокал Форну. - Пойдемте-ка, милейший.

Силу хватки герцога, умевшего маскировать весьма неприятный захват под дружеский жест, Кертор знал со времен занятий с воспитанниками Гоэллона; несколько раз Флэль и герцог демонстрировали юнцам парные поединки без оружия. Прижатый к запястью большой палец левой руки пылал, словно его сунули в камин. Керторский задира не боялся боли и знал, что можно сделать, но не хотел опускаться до вульгарной драки. Слава Воину, он правша, так что шпагу в руке держать сможет...

Герцог провел Флэля по аляповато отделанному коридору и втолкнул в одну из дверей. Полутемная комната освещалась единственной свечой, должно быть, гостей здесь принимать никто не собирался.

- Благодарю, мой юный друг, вы мне чрезвычайно помогли, - приблизив лицо к пылающему от ярости лицу Кертора, шепотом сказал Гоэллон. - Я уж собирался просить вас разыграть ссору, но вы все сделали сами.

- Что? - опешил Флэль. Гнев начал испаряться, но пока еще не была ясна причина очередной странной выходки Руи. - Зачем?

- Флэль, вы готовы помочь мне еще раз?

- Готов, - сказал керторец, только что собиравшийся либо погибнуть на дуэли, либо провести десяток лет на галерах. Герцог играл им, а точнее - на нем, на его чувствах, словно умелый музыкант на виоле...

- Благодарю вас. Тогда сделаем так. Сейчас я покину сей замечательный дом и его достойного хозяина, - несостоявшийся дуэлянт удивился: в характеристике Форна не было ни капли иронии. - Вы же вернетесь к гостям и расскажете им все, что угодно, только не слишком уж фантазируйте. Хотя можете рассказать, что я с позором ретировался, прикрывшись королевским поручением. Я так и не принес вам извинения. Вы со мной в ссоре, ненавидите меня и мечтаете о сатисфакции. Вы просто жить не можете, так тяготит вас нанесенное мной оскорбление. Жалуйтесь на это всей Собре, только не переиграйте. Согласны?

- Хорошо. А зачем? - интрига с участием Руи уже казалась куда соблазнительнее дуэли.

- Признаться честно, я хочу сделать из вас наживку для одной весьма хитрой рыбы. Когда я вернусь, расскажите мне, не делали ли вам интересных предложений, касающихся моей персоны. Соглашайтесь на все, но имейте в виду, что за вами будут следить.

- Договорились, - Флэль кивнул и протянул руку.

Герцог ответил ему крепким рукопожатием, а потом подмигнул и прошептал: - И все-таки вы сущее дитя, Флэль...

- Господин герцог! - вновь вспыхнул Кертор.

- Великолепно! Донесите это выражение лица до Форна и его гостей.

Керторец протянул руку и толкнул герцога в плечо, молча желая ему удачи и успешного возвращения.

Братом зову тебя - ты же не веришь. Верно, ведь мы с тобою не ровня. Ровесники, но не ровня. Когда возник наш сущий мир, и вместе с ним - из ничего, из пустоты небытия - возникли мы, тогда такие, как ты, принялись обустраивать свои дома. Разделили, раздробили все многообразие сущего на крошечные осколки-владения, проложили между ними границы и сказали - впервые пробуя на вкус новое, сладкое и терпкое, слово - "мое". Мой мир. Мой пузырь цветной пены, один из многих пузырей, соседствующих с другими. Мое пространство. И отделили от прочих невидимыми, но лишь для таких, как мы, проницаемыми гранями. Наполнили содержимым по своему вкусу, закупорили и закупорились вместе с мирами.

Принялись обустраивать свои миры-осколки, миры-грани, миры-пузыри, из которых и сложено, как кирпич к кирпичу, все сущее; и в каждом кирпиче - своя жизнь и свой создатель, подаривший обитаемому живое бьющееся сердце. Но - не свое, брат, не свое. Собственное. Пульсирующий сгусток тепла, света, счастья. Жизни. Никто из вас не рискнул отдаться миру целиком, стать его сердцем, прорасти через него корнями и сосудами.

Вы заставляли травы - цвести, деревья - подниматься к небу, птиц - парить в облаках, животных - плодиться. Вы не успокоились на этом, и вы создали чудо: разумных. Подобных нам и отличных от нас. Вы назвали их людьми. Таких похожих и непохожих друг на друга, с разным цветом кожи, разрезом глаз, покрытых чешуей и шерстью, тонкой кожей и слизью, с разными привычками и мечтами, живущих в чаще, и в городах, в глубинах вод и в пустынях...

Вы создали их, а они создали вас. Вы дали им имена, и назвали свои имена, а они переиначили непривычно звучащие слова на свой лад и сочинили о вас сказки, легенды, мифы, начали записывать о встречах с вами и передавать записи друг другу. Они воплощали вас в камне и дереве, в металле и стекле. Они пели о вас песни и рисовали вас, вы снились им и являлись в мечтах.

Вы сделали так, что их согревало сердце мира. Оттуда они черпали жизненные силы, вдохновение, любовь и радость, жажду существования и неутолимую тоску по знанию. Они сделали так, что сердце мира стало питаться тем, что они отдавали: счастьем и болью, надеждой и верой, стремлением творца и удовлетворением ремесленника, ожиданиями матери и гордостью отца.

Вы стали не нужны. Могли быть спутниками и хранителями, идущими рядом по одним дорогам, мудрыми советниками. Вам это показалось до обидного малым. Кто был первым из вас, дерзнувшим изменить подобный ход вещей? Кто осмелился слиться с сердцем мира и положить себя на алтарь жизни, созданной по собственной воле или прихоти?