приколотой на рубахе звездой. Позади, на пеньке для колки дров, рядом с очагом, слишком растопленным для этого времени года, где как раз разогревался горшок с бобами, устроился мужчина с небольшим брюшком и лицом, похоже призванным служить мишенью для бросания в цель. Шляпа его была слегка сдвинута, локон мокрых пшеничных волос приклеился ко лбу. Во рту торчала сигарета, наполовину превратившаяся в пепел. Он пошевелился, и Джебидайя увидел наручники на его запястьях.

— Ты, слышал, назвался проповедником, — сказал человек в наручниках, пустив последнюю струю дыма в очаг. — Вот уж где забытые Богом края.

— Хуже того, — сказал Джебидайя. — Как раз их-то Бог и избрал.

Закованный громко фыркнул и ухмыльнулся.

— Проповедник, — молодой представился, — я Джим Тейлор. Помощник шерифа Спредли из Накодочеса. Вот этого везу на суд и, надо думать, на виселицу. Прикончил одного беднягу за ружье и лошадь. У тебя, я заметил, револьверы. Старая, но добрая модель. Судя по тому, как ты их носишь, пускать в ход умеешь.

— Обычно попадаю в цель, — сказал Джебидайя, усаживаясь на шаткий стул перед столь же шатким столом. Хрыч расставил оловянные тарелки, почесал зад длинной деревянной ложкой, затем тряпкой ухватил из очага горячий горшок и поставил его на стол. Сняв крышку, он ложкой для чесания зада навалил в тарелки по горке бобов. Следом разлил из кувшина воду по деревянным чашкам.

— Так вот, — сказал помощник шерифа. — Мне пригодилась бы подмога. Я толком не сплю второй день и не знаю, смогу ли невредимым добраться до места с этим малым. Вот бы вы со Старым Хрычом покараулили за меня до утра? А может, и проводите меня завтра? Лишний ствол всегда пригодится. Шериф, наверное, дал бы каждому доллар.

Словно не услышав, Хрыч достал миску с плесневелыми сухарями и поставил на стол.

— На прошлой неделе испек. Слегка заплесневели — так это можно соскрести ножом. Но затвердели так, что хорошим броском уложишь на бегу цыпленка. Так что, значит, берегите зубы.

— Эдак ты свои порастерял, а, Хрыч? — спросил закованный.

— Может, пяток-другой, — сказал Хрыч.

— Так как, проповедник? — спросил помощник. — Позволишь мне поспать?

— Дело в том, что я сам нуждаюсь в отдыхе, — сказал Джебидайя. — Последние дни был сильно занят и, что называется, вымотался.

— Здесь, похоже, один я бодряком, — сказал закованный.

— Нет, и я вполне свежий, — сказал Хрыч.

— Стало быть, ты да я, Хрыч, — сказал закованный и нехорошо ухмыльнулся.

— Будешь рыпаться, приятель, я в тебе дырку сделаю, а Богу скажу, термиты прогрызли.

Закованный снова издевательски фыркнул. Он, как видно, наслаждался ситуацией.

— Мы с Хрычом можем караулить по очереди, — сказал Джебидайя. — Как, Хрыч?

— Пойдет, — сказал Хрыч и ляпнул бобы еще в одну тарелку. Он протянул еду закованному, а тот, принимая двумя руками тарелку, поинтересовался:

— И как же мне есть?

— Ртом. Лишней ложки нет. Не давать же тебе нож.

Помедлив, закованный ухмыльнулся и поднес тарелку ко рту, отхлебывая бобы через край. Опустив тарелку, он прожевал и заметил:

— С ложкой или нет — явно подгорели.

— Иди к столу, парень, — позвал Хрыч помощника шерифа. — У меня дробовик. Попробуй он что выкинуть, отправлю в очаг вместе с бобами.

Хрыч сел, уложив на колени дробовик, дулом в сторону пленника. За едой помощник шерифа рассказал о делах своего подопечного. Тот был убийцей женщин и детей, пристрелил пса и лошадь, просто ради забавы подстрелил на изгороди кота и поджег сортир с женщиной внутри. К тому же насиловал женщин, засунул в зад шерифу трость и в таком виде его прикончил, а еще подозревали, что погубил множество животных, доставлявших кому-то радость. В общем, был жесток и к людям, и к скотине. — Зверей никогда не любил, — заметил закованный. — От них блохи. А та тетка в сортире воняла, будто стадо свиней. Как не сжечь?

— Заткнись, — оборвал помощник. — Этот малый, — кивок в сторону пленника, — звать его Билл Барретт, и он самое худшее отребье. Тут что еще — я не просто недоспал, а чуток ранен. Поцапались мы с ним. Не подлови я его — теперь здесь не сидел бы. Пуля только бедро расцарапала. Пришлось здорово повозиться: с десяток раз вмазал ему револьвером по башке, пока не уложил. Рана пустяковая, но кровь пару дней не унималась. И я ослаб. Так что, Преподобный, был бы рад твоей компании.

— Я обдумаю, — сказал Джебидайя. — Но вообще у меня свои дела.

— Но тут, кроме нас, и проповедовать некому, — сказал помощник.

— И не вздумай начинать, — сказал Хрыч. — При одной мысли о тех Христовых чудачествах у меня задница ноет. От проповедей хочется убить проповедника и самому зарезаться. На проповеди сидеть — все равно что голым задом в муравейнике.

— На данном этапе жизни, — сказал Джебидайя, — не стану спорить.

После этих слов повисла тишина, и помощник переключился на Хрыча.

— Как побыстрее добраться в Накодочес?

— Ну, значит, — ответил тот, — езжай дальше той же дорогой, что приехал. Миль через тридцать будет развилка, где повернешь налево. А там выедешь прямиком к Накодочесу, еще миль десять, только в самом конце нужно не пропустить поворот. Неприметный такой, и не вспомнишь, если сам не увидишь. Вся дорога, если не торопясь, займет пару деньков. — Мог бы с нами поехать, — сказал помощник. — Чтоб уж точно не заблудиться.

— Мог бы, да не поеду, — сказал Хрыч. — Верхом-то я уж не тот. Яйца ломит от долгой скачки. В последний раз посидел в седле, корячился