Исходя из этого, я хочу сказать, что то, что я понял за эти дни, относится к историческим фактам, то, что мы слышали в резолюции ЦК, должно быть воспринято как факт объективного значения, который нужно понять. Это настолько крупный факт в жизни нашего союза, что основное понятие его в политической основе. Понять в обыкновенной политической жизни – это простить, в исторической понять – это “согласиться”, до конца бросить исторический свет на те явления, которые не совсем были поняты. Политический смысл того, что сказано в резолюции ЦК, стал всем ясен на том заседании и в позднейшие дни, которые были отданы на то, чтобы разобраться во всем этом.

После окончания войны, в той стадии, в которой мы находимся, многое из того, что во время войны звучало как лозунг, теперь с этими лозунгами покончено, сейчас выдвигаются задачи и лозунги совсем другие. Это прежде всего надо понять, и в этом смысле мне ясно, что в отношении к таким явлениям, как М. Зощенко и А. Ахматова – должен быть поворот. Это резкая черта. То, что во время войны в какой-то степени было созвучно у Анны Андреевны Ахматовой, это порождало надежды, что в дальнейшем может измениться, то сегодня звучит в политическом свете вне времени или несвоевременно. Поэтому я считаю, что предложение Александра Андреевича (Прокофьева. – П. Д.) для меня в политическом значении абсолютно ясно. В остальных отношениях – для меня это большая и мучительная работа над самим собой, и в чисто литературном отношении еще не все абсолютно ясно»[1351].

Безусловно, такое выступление не удовлетворило присутствующих, и Бориса Михайловича сразу попытались урезонить. Это сделал один из ленинградских активистов, ответственный секретарь Правления ЛО ССП и работник ленинградского горкома ВКП(б) Т. А. Кожемякин – противник печатания «Поэмы без героя», преподаватель политэкономии и будущий кандидат экономических наук, которому в тот момент было необходимо еще и «отрабатывать» провинность – не без его участия Ленинградский горком ввел 26 июня М. М. Зощенко в редколлегию «Звезды», после чего его непосредственный начальник И. М. Широков был уволен из горкома. Кожемякин, высказавшись по сути обсуждения, половину своего выступления посвятил университетскому профессору:

«…Я хочу остановиться на выступлении т. Эйхенбаума. Мне кажется, что Борису Михайловичу, как одному из авторитетнейших литературоведов и критиков г. Ленинграда, ведущему кафедру литературы в очень авторитетном учреждении, надлежало бы выступить более резко и более отчетливо, чтобы мы могли понять – каких взглядов придерживается Борис Михайлович, а сказано было туманно: да, я согласен, да, это надо! Да вы не можете не согласиться! Вы же понимающий человек! Решение ЦК поддержано всеми писателями, единодушно одобрено на заседании, где Вы были, и вы не можете не согласиться, потому что тогда Вы становитесь в позу не только защитника этих людей, произведения которых чужды советской литературе, а Вам, как члену правления, наиболее авторитетному литературоведу (наши литературоведы на вас смотрят!) не мешало бы выступить на том заседании (и Вас об этом просили), а сегодня Вы говорите, что Вам “не все ясно”! Что Вам не ясно? Мистицизм, упадничество, пессимизм в произведениях Ахматовой? Разве Вам не ясна клевета на советских людей, враждебность литературы Зощенко? Непонятно! Не является ли эта “неясность” для Бориса Михайловича результатом отрыва от советской литературы и от ленинградской, в частности? Я лично, как член правления, хотел бы услышать четкое, ясное заявление Бориса Михайловича о том, что ему неясно и почему такая неясность существует, тогда как всем все ясно…»[1352]

После Т. А. Кожемякина, в полном согласии с собственной фамилией начавшего «критику» Бориса Михайловича, слово пытался взять А. М. Еголин, но председательствующий А. А. Прокофьев сразу перешел к обсуждению резолюции и формальному голосованию.

Кроме выведения фигурантов постановления из состава правления Ленинградского отделения ССП, отдельный пункт принятой единогласно резолюции гласил: «Вынести на общее собрание членов Союза советских писателей г. Ленинграда вопрос о дальнейшем пребывании Зощенко М. М. и Ахматовой А. А. в Союзе советских писателей»[1353].

Б. М. Эйхенбаум оказался на перепутье: выступление на заседании правления ясно продемонстрировало идеологическую несостоятельность его позиции и предопределило грядущие удары политической критики. С другой стороны, Борис Михайлович не смог выйти полностью чистым: он был вынужден проголосовать за резолюцию, что терзало его совесть («Об А. А. сведения печальные: плохо с сердцем, совсем одна. Я не могу пойти после того, как принимал участие в голосовании»[1354]). Следует сказать, что, если бы он отказался одобрить резолюцию, он был бы раздавлен намного раньше 1949 г.

На следующий день после заседания Борис Михайлович записал в дневнике:

«…Было обсуждение ‹…›. Мне тоже пришлось: я сказал о политической стороне постановления, а о литер[атурной] стороне вопроса сказал: “Было бы никому не нужной ложью, если бы я сказал, что мне легко принять то, что сказано об Ахматовой и Зощенко” и т. д. Это звучало некоторым отличием от вполне подлых речей [Н. Л.] Брауна, [Н. Н.] Никитина и прочих. На меня обрушился было секретарь [Т. А.] Кожемякин, но не успел он кончить, как Прокофьев, не дав ни секунды времени, объявил голосование резолюции. Это было неспроста, а специально для того, чтобы не давать хода дальнейшему обсуждению моей речи. Интересно, что после моей речи Еголин подходил к Прокофьеву и шептался с ним – не о том ли, чтобы не обсуждать меня? Характерно, что в своем дальнейшем выступлении (о “Звезде” и перестройке работы Союза) Еголин, подробно остановившийся не только на беллетристике “Звезды”, но и на статьях ([П. П.] Громова, Т. [Ю.] Хмельницкой), не сказал ни слова о моих»[1355].

По-видимому, позиция Кожемякина оказалась тогда недостаточно «принципиальной», и 12 октября на первом заседании избранного 10 октября нового состава президиума ЛО ССП «для усиления» присутствовали уже секретарь горкома Я. Ф. Капустин, заместитель заведующего отделом пропаганды и агитации горкома С. И. Аввакумов, а также приехавший из Москвы член секретариата ССП Борис Горбатов[1356].

Невольно возникает вопрос: почему/зачем Борис Михайлович вообще пошел на заседание правления? Ведь это собрание можно было и пропустить (как, собственно, и поступили О. М. Форш, Е. С. Добин, М. Л. Лозинский…). Свет на обстоятельства проливают воспоминания его дочери Ольги Борисовны:

«Мама умоляла папу не ходить на то страшное собрание: “Скажи, что ты болен. Ты достаточно пожилой человек, чтоб не ходить туда”. Но папа сказал: “Я не имею права не пойти на эту