явление, что самое высокое творится человеком одновременно с самым низким и самое омерзительное наряду с самым прекрасным. Так, три эпохи – Перикла в Афинах, Августа в Риме и Возрождения в Европе, – когда было создано столько чудного в философии, в поэзии, в скульптуре, в живописи, отличались извращенностью естественных потребностей, о которой нам трудно составить себе понятие. И этим же участием воображения объясняется, почему в истории за высшими моментами духовного просветления так быстро наступает разрушение и мрак, почему – как замечено всеми – нисхождение народов по историческому пути бывает гораздо быстрее, чем восхождение. Воображение есть самая удивительная из человеческих способностей – оплодотворяющая и губящая, источник всего возвышенного и всего низкого. Оно входит составным и необходимым элементом во все высшие формы человеческого творчества, придавая им именно то, что составляет красоту их, и входит психическим элементом в чувственные наслаждения, по своему содержанию физические; поэтому связывает те и другие причинною связью сосуществования и губит дух, источник первых, через вторые, в свою очередь губящие тело.

Явления воздержания, целомудрия и, наконец, аскетизма — добро, противоположное чувственности, – имеют своим источником, как это ни странно покажется, также воображение. Мы берем при этом первоначальный аскетизм (и его слабейшие виды – воздержание и целомудрие), тот, который свободно складывается в душе как идеал, но не тот, который, будучи налагаем религиозною догмой, выполняется из простого послушания. В эпохи высокого развития цивилизации и, следовательно, богатые воображением, наряду с образами чувственности и как противоположные им, проходят образы чистой одухотворенности через души многих сильных людей. При этом изредка могут быть наблюдаемы случаи, когда и те и другие образы проходят через одну и ту же душу, как бы борются в ней, и смотря по тому, которые преодолеют, тот, в ком такая раздвоившаяся душа, или предается потом удовлетворению самых необузданных страстей, или делается высоким подвижником духа. Это явление мы можем, напр., наблюдать в жизни бл. Августина и многих других людей той глубоко интересной эпохи, когда, по верному в своей наивности выражению писателей-современников, «дьявол так могущественно боролся с Богом в человеческой душе». Но гораздо чаще случается, что в эпохи, богатые воображением, образы аскетизма проходят через чистые души и так сильно влекут к себе их именно потому, что противоположны тому зрелищу разврата, которое представляет окружающая жизнь.

В своем чистом виде, не извращенный и не обезображенный, аскетизм прекрасен. Он чужд всего уродливого, что потом так нередко привносится в него, всякой озлобленности против тела, всяких ненужных истязаний его, которые показывают не то, что человек не думает и не заботится о плоти, но, напротив, именно то, что он заботится и постоянно думает о ней. До известной степени про таких людей можно сказать, что в них дух является порабощенным телу, потому что не определяет деятельность последнего, но определяется в своей деятельности тем, что совершается в последнем: они неустанно и мелочно следят за плотью, и, следовательно, неподвижным объектом их духовной жизни, хотя и отрицательно, является именно плоть. Истинный же аскетизм есть чистая одухотворенность, т. е. жизнь духом и в духе, чуждая каких-либо особенных забот о теле, которое всегда сумеет просуществовать, повинуясь своим законам, одно. Он лишен всякой напряженности в борьбе с телом, он свободен, потому что в нем предаются жизни духа просто как лучшему, как более сродному для человека, а не как чему-то, что необходимо для чего-то. Аскетизм близок всем великим душам; кто испытал более сладкое – не захочет менее сладкого, и кто знаком с высокими радостями внутренней жизни, тот не будет искать внешних удовольствий, всегда минутных, всегда зависящих от другого, которыми только заглушается жажда ни в чем не находимой радости.

VI. Зло умственное – и с ним мы вступаем в область зла в самом духе – является под тремя формами: незнания, ложного знания и задерживания в стремлении к знанию. Из этих форм первая – незнание – производит особенный вид страдания в разуме, потому что она противна природе его, как потенции, стремящейся к действительности. Это состояния сомнения, неразрешенных вопросов, и мучительность подобных состояний может быть измерена только радостью выхода из них. И как первое (сомнение) многих доводило до отчаяния – и, мы думаем, оно может быть глубоко, так второй давал великие силы для жизни именно как облегчение. Вторая форма – ложное знание – едва может быть причислена к явлениям зла, как действительное, реальное, и относится к нему только по своим будущим возможным последствиям. Ложное знание, или заблуждение, – это фантом, призрак ума, который не производит никакого страдания, но может повести к ошибкам – особому виду зла в деятельности – и через них к страданию. Вообще ложное знание достойнее незнания, в случае, когда человек не стремится выйти из этого последнего, когда незнание не мучительно для него. В первом сказывается только недостаток силы ума, и оно не умаляет в человеке его достоинства; во втором сказывается отсутствие самой потенциальности ума, и оно унижает человека. Спокойное незнание, убеждение, что нечто неизвестно, и равнодушное отношение к этому неизвестному есть вид идиотизма: в нем тот же недостаток, то же отсутствие, и притом такого, что составляет основу человечности. Вот почему умственный индифферентизм, столь часто встречающийся в образованных людях, гораздо ниже по своему значению, чем предрассудки и суеверия, обычные в простом народе. Последние (суеверия) по-своему разумно объясняют все непонятное и, следовательно, удовлетворяют разум; второй свидетельствует об отсутствии того, чему могло бы быть дано такое удовлетворение. Наконец, третья форма – задерживание в стремлении к знанию – порождает одно из самых мучительных умственных зол, порою нестерпимое. Причины его бывают внутренние и внешние, а последние состоят в недостатке средств к знанию и в препятствии приобретать знания.

VII. Зло в области чувства по своей природе более, нежели какое-либо другое, отвечает тому общему представлению о нем, которое сложилось в умах многих великих людей и целых народов; потому что, в то время как в других видах зла обнаруживается только недостаточность, как бы немощь человеческой природы, – в нем видится испорченность этой природы и злое направление воли. Сюда относятся страдательные или злые волнения и настроения, напр. чувство зависти или недоверия, настроение ироническое или наглое.

Мы не будем вдаваться в анализ этих волнений и настроений. Ограничимся замечанием, что существенную задачу этого анализа должно составить отделение того, что в области злого чувства идет от первозданной природы человека и что имеет своим источником те изменения, которые произведены в ней внешними влияниями природы и жизни. Метод же, с