пассивным характером, и чувственные наслаждения, которым предаются при нем люди с деятельным характером. Первое порождается возможностью ничего не делать, второе порождается возможностью все делать, – два условия, одинаково существующие только при излишке обладаемого.

Виды добра, производимые богатством, гораздо многочисленнее, чем виды добра, производимые бедностью, и многочисленнее, чем виды зла, производимые богатсвом же. Только здесь нужно заметить, что хотя зло от богатства и не многовидно, но оно обильно, потому что редко богатство не приносит его; а добро хотя и многовидно, но не обильно, потому что не часто богатство приносит его; т. е. хотя много добра можно принести, владея им, но мало находится людей, которые, обладая им, желали бы приносить добро. К последнему принадлежат все роды облегчения чужих страданий через прямую или косвенную помощь нуждающимся, все роды улучшения людей через воспитание их, наконец, прямое увеличение чистых наслаждений через покровительство науке, искусству и через делание этих наслаждений доступными для всех. Это бывает зрелище редкое в истории и прекрасное, когда бедные классы народа живут в дружелюбии с богатыми, когда богатство не внушает зависти к себе, потому что большая часть его идет на нужды бедным же. В особенности сближает эти противоположные классы внимательная заботливость со стороны богатых о тех маленьких, убогих радостях, без которых бедным тяжело было бы прожить свою угрюмую жизнь. Одна холодная механическая помощь непосредственным нуждам всегда будет приниматься равнодушно и всегда будет оскорблять тех, кому дается. Признание же за ними (бедными) потребности в том, что сверх нужд, и уважение к этой потребности – есть признание в них человеческого достоинства. Схождение в мир их маленьких радостей, понимание и сочувствие им в эти моменты всегда вызовет безмолвную и глубокую благодарность; как, с другой стороны, отнятие этих радостей, и действительно жестокое, вызовет всегда непримиримую ненависть, которая не заглушится никакими благодеяниями, потому что ее источник не в физических страданиях, которые могут быть утишены этими благодеяниями, но в унижении уже униженных, которое углубится ими.

Происхождение двух рассмотренных зол кроется в человеческом характере и в политических учреждениях, причем первому принадлежит определяющее значение, а вторым – способствующее. И в самом деле, что причина бедности кроется не в общественных и политических учреждениях, но в личных пороках и недостатках, это доказывается тем поразительным явлением, что во всех странах преследуемые религиозные сектанты обыкновенно отличаются большим благосостоянием, нежели принадлежащие к господствующей церкви, между тем как общественные и политические условия их жизни несравненно хуже: их имущество не обеспечено, их личность не безопасна, никто не печется о их благосостоянии и многие своекорыстно пользуются их угнетенным положением; наконец, они платят нередко двойные налоги. Между тем именно это положение гонимых в соединении с их обычною высокою религиозностью чрезвычайно увеличивает их нравственные достоинства – основную причину благосостояния. Что же касается до того факта, что в дурно устроенных государствах подданные обыкновенно бывают беднее, чем в государствах благоустроенных, то и здесь причину обеднения нужно искать не в прямом влиянии учреждений, но в косвенном: при внимательном анализе всегда откроется, что они предварительно разрушают нравственный психический строй народа и уже через него – благосостояние. Но затем все-таки и политические учреждения имеют свою долю влияния на благосостояние, и именно следующим способом: они могут способствовать всем, рожденным в бедности, но силящимся подняться из нее, выйти из прежнего положения, в которое их поставила не личная вина; и, с другой стороны, могут задерживать переход от благосостояния к богатству людей, уже рожденных в довольстве. В обоих этих случаях, как повышая, так и понижая материальный уровень, политические учреждения будут опираться на существующие уже нравственные условия и потому могут иметь успех; и по той же самой причине они бессильны против нарождающегося обеднения, потому что в основе этого явления всегда лежит то, на что невозможна опора, – понижения нравственного уровня. Все, что могут сделать в этом случае политические учреждения, – это уничтожить в себе самих все, что каким-либо образом, прямо или косвенно, дурно влияет на нравственный строй народа.

Добро, противоположное избытку и недостатку и потому соответствующее им, есть довольство, как обладание всем, что необходимо для удовлетворения физических и духовных нужд. Условия, при которых постоянный, но не истощающий труд всех, которым не вредно трудиться (напр., больным, детям, старикам) давал бы возможность безбедно жить и трудящимся, и тем, кто при них, но не может и не должен трудиться, – были бы прекрасны и желательны, и мы думаем, что они выполнимы, по крайней мере для очень большого числа людей. Во всяком случае добро, которое бы вытекло из этого, так велико, что было бы безнравственно и жестоко не позаботиться о нем.

Зло же, которое при обыкновенных условиях должно последовать отсюда, состоит в уничтожении многого из того прекрасного, чем обладаем мы благодаря постоянному досугу многих людей. Мы разумеем здесь главным образом науку, искусство и, далее – богатство и разнообразие человеческих характеров и красоту человеческой природы. И зло это, мы думаем, также чрезвычайно велико. Оно может быть избегнуто только при том условии, если создание добра, из которого это зло должно выйти, не будет ни всеобщее, ни принудительное. Тогда только обыкновенное, что и теперь не выходит из общего уровня, войдет в новые формы жизни; все же выдающееся отвергнет их и сохранится – и для себя, и для общего блага человечества.

V. Следующий затем вид зла – чувственные наслаждения — уже заключает в себе в равной степени и физические начала, и психические. Чувственность есть удовлетворение потребностей тела, осложненное воображением. Она появляется поэтому в исторические моменты уже высокого духовного развития, когда непосредственность жизни утрачивается и наступает период сознания; когда человек всякое действие свое, как акт тела, сопровождает актом мысли или чувства; когда он не только ощущает, но и следит за ощущением, не только удовлетворяет потребности свои, но и переживает сознанием их, когда они удовлетворяются, и воображением, когда удовлетворение еще не наступило или когда оно уже прошло. Именно в ожидании того, как эти потребности удовлетворятся, и в воспоминании, как они удовлетворились когда-то, и лежит причина чувственных наслаждений – тех, которые ищутся, но уже теперь не под влиянием действительной потребности, простое удовлетворение которой и не доставило бы уже удовольствия, потому что лучшее, чем оно, было уже пережито как представление, но под влиянием минувших образов, прошедших через сознание. Поэтому-то чувственность достигает иногда таких размеров, под ее влиянием совершаются такие факты, которые потом в рассказе историков-современников кажутся чем-то невозможным, нестерпимым и отвратительным.

Участием здесь воображения объясняется и то поразительное историческое