Мы слышим о богатых женщинах, но их было мало. По обычаю энтитета отец, у которого не было живого сына, мог — и во многих случаях так и было — завещать свое имущество родственнику мужского пола, оставляя дочерей в зависимости от дружбы или любезности. Это был мужской мир.

Обычаи приучили большинство британских женщин к такому неравенству, но ветры, дующие из революционной Франции, пробудили в некоторых страдалицах протест. Мэри Воллстонкрафт почувствовала их и возвысила свой голос в одном из самых ярких призывов к освобождению женщин.

Ее отец был лондонцем, решившим заняться фермерством; он потерпел неудачу, потерял состояние и жену, начал пить и оставил трех дочерей зарабатывать на жизнь самостоятельно. Они открыли школу, получили похвалу от Сэмюэля Джонсона и разорились. Мэри стала гувернанткой, но через год была уволена, потому что «дети любили свою гувернантку больше, чем мать».31 Тем временем она написала несколько книг, в том числе в 1792 году, в возрасте тридцати трех лет, — «Обоснование прав женщины» (A Vindication of the Rights of Woman).

Она посвятила его «мсье Талейрану-Перигору, бывшему епископу Осеннему», намекнув, что раз Учредительное собрание провозгласило права мужчины, оно морально обязано издать Декларацию прав женщины. Возможно, чтобы облегчить себе путь, она взяла высокий моральный тон, исповедуя преданность стране, добродетели и Богу. Она мало говорила о женском избирательном праве, поскольку «поскольку вся система представительства в этой стране сейчас является лишь удобной ручкой для деспотизма, им [женщинам] не стоит жаловаться; ведь они так же хорошо представлены, как многочисленный класс трудолюбивых механиков, которые платят за содержание королевской власти, когда едва могут заткнуть рты своим детям хлебом». Тем не менее, «я действительно считаю, что женщины должны иметь представителей [в парламенте], а не быть управляемыми, не имея никакой прямой возможности участвовать в обсуждениях правительства».32 В качестве примера законодательства, основанного на сексуальных мотивах, она привела законы о первородстве и энтитете. А обычай был еще более жестоким, чем закон, поскольку клеймил и наказывал женщину на всю жизнь за одно мгновение отступления от целомудрия, «хотя мужчины сохраняют респектабельность во время потворства пороку».33

Вероятно, некоторых читателей шокировало заявление Марии о праве женщины чувствовать или признавать физическое удовлетворение от соития.34 Но она предупредила представителей обоих полов, что «любовь, рассматриваемая как животный аппетит, не может долго питать себя, не иссякая»;35 Действительно, в этом смысле «она самая скоротечная из всех страстей».36 Любовь как физические отношения должна постепенно заменяться дружбой. Это требует взаимного уважения, а уважение требует, чтобы каждый из супругов находил в другом индивидуальность и развивающийся характер.37 Таким образом, лучшее начало освобождения женщины лежит в признании ее недостатков и осознании того, что ее свобода будет зависеть от ее воспитания в уме и поведении.

Далее в «Виндикации» перечисляются некоторые женские недостатки того времени: жеманная слабость и робость, которая питает и ублажает мужское чувство превосходства; пристрастие к картам, сплетням, астрологии, сентиментальности и литературному мусору; поглощенность нарядами и самолюбованием.

Природа, музыка, поэзия, галантность — все это стремится сделать женщин существами чувств… и эта перенапряженная чувствительность, естественно, расслабляет другие силы разума и не позволяет интеллекту достичь того суверенитета, которого он должен достичь;… ибо упражнение в понимании, по мере того как жизнь продвигается вперед, является единственным методом, указанным природой для успокоения страстей».38

Почти все эти недостатки, по мнению Мэри, объясняются неравенством в воспитании и тем, что мужчинам удалось заставить женщин думать, что (как сказала им одна писательница) «ваша лучшая, ваша самая сладкая империя — это угождать».39

Мария возмущалась этими причудами и искусством и с завистью смотрела на тех француженок, которые настаивали на получении образования и учились писать письма, являющиеся одним из самых прекрасных продуктов французского ума. «Во Франции по понятным причинам наблюдается более широкое распространение знаний, чем в любой другой части европейского мира, и я приписываю это, в некоторой степени, социальному общению, которое издавна существовало между полами».40 За поколение до Бальзака Мэри Воллстонкрафт отмечала, что

Французы, которые в своих представлениях о красоте допускают больше ума, отдают предпочтение женщинам тридцати лет. Они считают, что женщина находится в наиболее совершенном состоянии, когда живость уступает место разуму и той величественной серьезности характера, которая характеризует зрелость…В молодости, до двадцати лет, тело выпирает; до тридцати твердые тела достигают определенной плотности, а гибкие мышцы [лица], становясь с каждым днем все более жесткими, придают лику характер — то есть они прослеживают работу ума железным пером судьбы и говорят нам не только о том, какие силы в нем заложены, но и о том, как они были использованы».41

Мэри считала, что недостатки женщин почти во всем объясняются отказом в возможности получить образование, а также тем, что мужчинам удалось заставить женщину думать о себе как о сексуальной игрушке до брака, а после — как о декоративном украшении, послушной служанке и машине для материнства. Чтобы дать обоим полам равные шансы на развитие ума и тела, мальчики и девочки — вплоть до получения технического призвания — должны получать образование вместе, с одинаковой учебной программой и, по возможности, одинаковыми или равноценными видами спорта. Каждая женщина должна быть достаточно сильной телом и компетентной умом, чтобы в случае необходимости самостоятельно зарабатывать на жизнь,42 Но «все, что направлено на ослабление материнского характера, выводит женщину из ее сферы»;43 рано или поздно биологические функции и физиологические различия скажут свое слово. Уход за матерью полезен для здоровья матери и может сделать семью меньше и крепче.44 Идеалом женской эмансипации должна стать образованная мать в равном союзе с образованным мужчиной.45

Пропустив свою книгу через печать, блестящая молодая писательница пересекла Ла-Манш и отправилась во Францию, очарованная творческими годами Революции, но как раз вовремя, когда начались резня и террор. В Париже она влюбилась в американца, капитана Гилберта Имлея, и согласилась жить с ним в несанкционированном союзе. После того как она забеременела, Имлей стал пропадать на несколько месяцев по делам или по другим причинам. Ее письма умоляли его вернуться46 почти столь же красноречивы и столь же тщетны, как и письма Жюли де Леспинасс поколением раньше. В 1794 году