Шрифт:
Закладка:
Не прошло и четырех дней, как Люсьен обнаружил в папке дел первого отделения пространное письмо министра внутренних дел к министру финансов с просьбой предложить директору департамента косвенных налогов уволить господина Турта. Люсьен вызвал к себе писца, очень опытного в выскабливании, и приказал ему всюду переправить фамилию Турт на Тарт.
Господину де Рамье пришлось потратить на хлопоты две недели, прежде чем он узнал причину, из-за которой задержалось увольнение. Тем временем Люсьен нашел случай рассказать сцену из «Тартюфа», разыгранную господином де Рамье у него в кабинете. Добрая госпожа де Вез замечала зло только тогда, когда ей его разъясняли и наглядно показывали. Она раз восемь заговаривала с Люсьеном о бедном чиновнике Турте, фамилия которого ее поразила, и два-три раза позабыла пригласить господина де Рамье на обеды, даваемые второразрядным депутатам.
Господин де Рамье понял, откуда исходит удар, и постарался втереться в высшее общество, где и прослыл дерзким философом и крайне либеральным новатором.
Люсьен не вспоминал больше об этом плуте, пока маленький Дебак, угождавший Люсьену и завидовавший состоянию господина де Рамье, не рассказал ему о происках последнего. Люсьен решил, что это уже слишком.
«Один плут клевещет на другого плута».
Он отправился к господину Крапару, начальнику министерской полиции, и попросил его проверить эти сведения. Господин Крапар, бывший еще новичком в великосветских гостиных, не сомневался, что Люсьен находится в наилучших отношениях с графиней де Вез или по крайней мере близок к тому, чтобы занять положение, столь желанное для всякого молодого чиновника: положение любовника жены министра. Он с большим рвением принялся за дело Люсьена и через неделю принес ему любопытнейшее донесение обо всех разговорах, которые господин де Рамье вел о госпоже де Вез.
– Подождите минутку, – сказал Люсьен господину Крапару.
И он отнес безграмотные донесения великосветских сыщиков госпоже де Вез, которая залилась румянцем. Она относилась к Люсьену с доверием и откровенностью, близкими к более нежному чувству; Люсьен это видел, но был так измучен своей любовью к госпоже Гранде, что всякие отношения подобного рода внушали ему ужас. Один час спокойной езды шагом по Медонскому лесу – вот что казалось ему наиболее близким к счастью, с тех пор как он покинул Нанси.
В последующие дни Люсьен убедился в том, что госпожа де Вез действительно сердится на господина де Рамье, а так как сердце в ней брало верх над светскими приличиями, она самым оскорбительным образом дала почувствовать свой гнев депутату-журналисту. Несмотря на ее душевную мягкость, у нее нашлись для современного Фенелона жестокие слова, и эти слова, без всяких предосторожностей сказанные в присутствии всей свиты, окружающей жену влиятельного министра, оказались роковыми для ореола добродетели и филантропии депутата-журналиста. Друзья сообщили ему об этом; в «Charivari» – газете, удачно извлекавшей выгоду из ханжества господ умеренных, появился довольно прозрачный намек.
Люсьену попалось на глаза письмо, в котором министр финансов, основываясь на сообщении директора департамента косвенных налогов, уведомлял, что среди чиновников, прикомандированных к департаменту косвенных налогов, господин Тарт не числится. Но господину де Рамье удалось добиться от министра финансов, чтобы он сделал собственноручную приписку:
Не идет ли речь о господине Турте, служащем в Эскорбьяке?
Через неделю граф де Вез ответил своему коллеге:
Да, это действительно господин Турт, который вел себя недостойно и которого я предложил бы уволить.
Люсьен утаил это письмо и показал его госпоже де Вез, которую все это дело в высшей степени интересовало.
– Как же нам поступить? – спросила она его с озабоченным видом, показавшимся Люсьену очаровательным.
Он взял ее руку и восторженно поцеловал.
– Что вы делаете? – упавшим голосом проговорила она.
– Я перепутаю адрес и поставлю на конверте этого письма адрес военного министра.
Через одиннадцать дней от военного министра пришел ответ, извещавший об ошибке. Люсьен отнес его господину де Везу. Чиновник, распечатывающий почту, завернул три письма, полученные в тот день из военного министерства, в большой лист оберточной бумаги, из которого он сделал то, что называется в канцеляриях бандеролью, и надписал сверху: «Три письма господина военного министра».
Люсьен в течение целой недели придерживал в запасе письмо военного министра, требовавшего передачи в его ведение конной муниципальной гвардии Парижа. Люсьен подменил им письмо, препровождавшее обратно бумагу относительно господина Турта. У господина де Рамье не было прямых связей в военном министерстве; ему пришлось прибегнуть к помощи пресловутого генерала Барбо, и только через полгода после своей просьбы господин де Рамье сумел добиться увольнения господина Турта; когда госпожа де Вез узнала об этом, она передала Люсьену пятьсот франков для этого бедного чиновника.
У Люсьена было штук двадцать подобных дел, но, как видите, нужно восемь печатных страниц, чтобы изложить все подробности этих пошлых интриг, а это слишком дорого.
Кроткая госпожа де Вез, движимая новым для нее чувством, о котором она сама не догадывалась, с удивительной решительностью заявила своему мужу, что каждый раз, когда в министерстве будет обедать господин де Рамье, у нее будет головная боль и она будет обедать у себя в комнате. После двух-трех попыток граф де Вез кончил тем, что вычеркнул имя господина де Рамье из списка приглашаемых депутатов. Когда распространились слухи об этом происшествии, большая часть центра перестала подавать руку слащавому редактору министерской газеты. К довершению несчастья господин Левен-отец, значительно позже узнавший об этой истории благодаря болтливости Дебака, заставил своего сына рассказать ему ее со всеми подробностями; фамилия господина Турта очень ему понравилась, и вскоре об этом происшествии заговорили в салонах высокой дипломатии. Господин де Рамье, втиравшийся всюду, каким-то образом добился того, что был представлен русскому послу. Принимая знаменитого князя де N., посол в ответ на поклон господина де Рамье воскликнул во всеуслышание:
– А! Господин Рамье де Турт!
Современный Фенелон стал пунцовым, а на следующий день господин Левен-отец пустил анекдот по всему Парижу.
Глава пятьдесят восьмая
Король вызвал к себе господина Левена без ведома министров. Выслушав это сообщение от господина де N., королевского офицера особых поручений, старый банкир покраснел от удовольствия. (В 1793 году, когда пала королевская власть, ему было уже двадцать лет.)
Однако для человека, состарившегося в парижских салонах, заметить свое смущение и справиться с ним было делом одной минуты. Он принял офицера с холодностью, которая могла одинаково быть принята как за глубокое уважение, так и за полное отсутствие низкопоклонства.
Действительно, садясь в свой кабриолет, офицер колебался: «Что это
