После первых приветствий он сказал:

– Существует некий генерал Фари.

Крапар сразу стал серьезен и сух.

– Это человек бедный, но честный. Он каждый год выплачивает моему отцу из своего жалованья две тысячи франков. Когда-то отец имел неосторожность ссудить ему тысячу луидоров, из которых Фари остался еще должен около десяти тысяч франков. Таким образом, мы непосредственно заинтересованы в том, чтобы он прослужил еще лет пять.

Крапар продолжал хранить задумчивый вид.

– Я не буду с вами хитрить, дорогой коллега. Вы увидите сейчас письмо министра.

Крапар порылся минут пять в бумагах и наконец стал браниться:

– Черт возьми! Затеряли, что ли, мои черновики?

Вошел свирепого вида чиновник. Крапар на него накинулся.

Пока его бранили, этот человек принялся вновь просматривать дела, которые перелистал Крапар, и наконец сказал:

– Вот донесение номер пять от…

– Оставьте нас! – резко приказал Крапар. – Вот ваше дело, – спокойным тоном обратился он к Люсьену.

Он стал читать вполголоса.

– Так… так… так… А, вот! – И он прочел, отчеканивая каждое слово: – «Поведение генерала Фари было стойким, сдержанным; он весьма убедительно говорил с молодыми людьми. Его репутация честного человека сыграла большую роль». Видите? – сказал Крапар. – Так вот, дорогой, это вычеркнуто, вычеркнуто! А рукой его сиятельства написано: «Все шло бы еще лучше, но, к несчастью, генерал Фари за все время своего пребывания в Серее занимался пропагандой и говорил только о Трех днях».

Принимая это во внимание, дорогой коллега, я ничего не могу сделать, чтобы вернуть вам ваши десять тысяч франков. То, что вы сейчас прочли, было сегодня утром отослано военному министру. Берегитесь бомбы! – закончил он с грудным смехом.

Люсьен рассыпался в благодарностях и отправился в военное министерство, в отдел военной полиции.

– Меня спешно прислал министр внутренних дел: в последнее письмо включили черновой набросок, зачеркнутый министром.

– Вот ваше письмо, – ответил столоначальник, – я его еще не читал. Заберите его с собою, если хотите, но верните мне его завтра в десять часов, до начала работы.

– Если эта страница из середины, я предпочту исправить ее здесь.

– Вот вам ножик для выскабливания и сандарак; делайте, что вам угодно.

Люсьен сел за стол.

– Ну, как подвигается ваша большая работа с перемещениями в префектурах после выборов? У меня есть кузен жены, супрефект в…, для которого нам вот уже два года как обещали Гавр или Тулон…

Люсьен отвечал с видом живейшего интереса и так, чтобы столоначальник военной полиции почувствовал себя обязанным ему. Тем временем он переписывал средний лист документа, подписанного графом де Везом. Фраза, касающаяся генерала Фари, была предпоследней на обороте страницы справа. Люсьен постарался растянуть слова и строчки и сделал это так удачно, что пропуск семи строк, относившихся к генералу Фари, был совершенно незаметен.

– Я заберу наш листок, – сказал он столоначальнику, проработав три четверти часа.

– Пожалуйста, сударь, а если будет случай, я рекомендую вам нашего маленького супрефекта.

– Я посмотрю его бумаги и присоединю к ним свою рекомендацию.

«Я сделал для генерала Фари то, чего Брут не сделал бы для отечества».

Служащий дома «Ван-Петерс, Левен и Ко», уезжавший неделю спустя в Англию, отправил с почты, находившейся в двадцати лье от местопребывания генерала Фари, письмо, предупреждавшее его о ненависти, которую продолжал питать к нему министр внутренних дел. Люсьен не подписался, но процитировал две-три фразы из их разговоров с глазу на глаз, по которым славный генерал мог узнать автора спасительного сообщения.

Глава пятьдесят седьмая

Когда началась сессия, занятия Люсьена приобрели особый интерес. Господин де Рамье, самый нравственный, самый фенелоновский[121] из редакторов министерской газеты, недавно избранный на юге большинством двух голосов депутатом в Эскорбьяке, усердно ухаживал за министром и графиней де Вез. Его кротко-примирительное отношение к окружающему покорило господина де Веза и почти покорило Люсьена.

«Это человек без определенных политических взглядов, – думал Люсьен, – который хочет примирить вещи несовместимые. Если бы люди были так хороши, как он их изображает, жандармерия и трибуналы были бы совершенно излишними, но его заблуждения объясняются его сердечной добротой».

Поэтому Люсьен принял его очень любезно, когда он утром пришел поговорить о делах.

После предисловия, выдержанного в прекрасном стиле и пересказ которого занял бы здесь добрых восемь страниц, господин де Рамье признался, что с общественной деятельностью связаны весьма тягостные обязанности. Например, он поставлен в необходимость просить об увольнении господина Турта, разъездного сборщика налогов, брат которого самым скандальным образом противился избранию его, господина де Рамье. Все это было изложено с искусными предосторожностями, которые помогли Люсьену удержаться от безумного смеха, разбиравшего его с самого начала.

«Фенелон, требующий увольнения!»

Люсьен забавлялся, отвечая господину де Рамье в его собственном стиле; он притворился, будто не понял, в чем дело, затем сообразил, о чем идет речь, и безжалостно заставил современного Фенелона требовать увольнения бедняка-полуремесленника, содержавшего на свои тысячу сто франков жалованья себя, жену, тещу и пятерых детей.

Насладившись замешательством господина де Рамье, которого несообразительность Люсьена заставила выразиться самым недвусмысленным, а следовательно, самым противным его кроткой морали и резко расходящимся с нею образом, Люсьен направил его к министру, дав понять, что пора окончить этот разговор. Тогда господин де Рамье начал настаивать, и Люсьен, которому надоела слащавая физиономия этого шута, почувствовал большое желание ответить ему грубостью.

– Но не будете ли вы, сударь, любезны сами изложить его сиятельству, в каком ужасном положении я нахожусь? Мои доверители серьезно обвиняют меня в том, что я не исполняю своих обещаний, с другой стороны, самому настаивать перед его сиятельством на увольнении со службы отца семейства!.. Однако у меня есть обязанности и по отношению к своей собственной семье. Я облечен доверием правительства, меня могут призвать, скажем, в счетную палату, и тогда встанет вопрос о новых выборах. Как же я предстану перед своими доверителями, которые будут весьма удивлены, если поступки господина Турта не вызовут безусловного осуждения?

– Я понимаю, вы избраны большинством всего лишь в два голоса, и малейший перевес противоположной партии может в будущем оказаться роковым для вашей кандидатуры. Но, сударь, я стараюсь как можно меньше вмешиваться в выборы. Должен вам признаться, что многие стороны общественного механизма я считаю нужными, даже необходимыми, но ни за что на свете не хотел бы быть с ними непосредственно связан. Приговоры трибуналов должны приводиться в исполнение, но ни за какие блага в мире я не согласился бы взять на себя эту обязанность.

Господин де Рамье густо покраснел и понял наконец, что ему надо удалиться.