находится за ними сейчас, а тем, что находилось за ними до 1829 года, либо же в этом самом, 1829, году, но только до осени, когда Сезар Кристиани, как я уже говорил, уехал в Париж.

– Но как такое возможно?

– Вот этого я пока не знаю… пока не знаю… Прежде всего, теперь я уже более отчетливо припоминаю один факт, который лишь промелькнул в моей памяти, когда мы стояли внизу под каштановым деревом, и я отметил, что половина окна (левая половина, которая теперь, когда мы находимся в комнате, естественно, располагается справа от нас) кажется чем-то закрытой, заделанной. Факт этот заключается в том, что в детстве я всегда видел другую его половину закрытой какими-то пластинами, которые принимал за деревянные доски. Вы слышите: другую половину – не ту, что мне показалась заделанной сейчас, но другую, ту, которая теперь является для нас левой, ту, где и произошла вся эта фантасмагория. Да, точно – темными пластинами, а мне тогда казалось – досками. Я полагал, что когда-то за неимением стекла эту часть окна просто заколотили, а затем забыли заменить эти доски стеклами. Впрочем, через застекленную половину и южное окно в комнату проникало вполне достаточно света. Если бы я вспомнил об этой особенности, когда вы рассказывали мне о видениях, я бы тотчас же спросил у вас, когда именно вместо этих непроницаемых пластин вставили стекла.

– Да никогда мы такого не делали! – возразил управляющий. – Что до меня, то я и вовсе не придавал большого значения этим деталям. Могу лишь заверить вас, мсье Шарль, что за те тридцать с лишним лет, на протяжении которых я нахожусь в услужении у вашей семьи, стекольщик ни разу не производил в «верхней комнатке» какого-либо ремонта.

– Вот как!.. – задумчиво пробормотал Шарль. – Впрочем, вполне возможно, что эти пластины установили там еще во времена самого Сезара Кристиани. Но тогда мы будем вынуждены признать, что внезапно они утратили свою непроницаемость, став такими, какими мы их видим сейчас, то есть показывающими давно прошедшую эпоху.

– Своего рода «ретровизорами», – осмелился предположить водитель Жюльен, – как зеркала заднего вида, которые устанавливают на автомобилях, чтобы видеть тот путь, который машина уже проехала…

Шарль улыбнулся:

– Вероятно, это не совсем так. Не думаю, что наше прошлое можно наблюдать непосредственно, напрямую; по крайней мере, не думаю, что видеть его способны мы сами.

– Естественно, – сказал Жюльен, – потому что его не существует.

– А вот и нет, – возразил Шарль. – Прошлое всегда существует в том круге представлений и понятий, которые относятся к свету, к оптике; но мы, обитатели Земли, пока что еще не научились видеть наше прошлое собственными глазами. Что не мешает ему визуально длиться бесконечно, как прошлое всего того, что излучает свет. Так, когда мы смотрим на звезды, то видим их прошлое – ведь у света, несмотря на его скорость в триста тысяч километров в секунду, уходят, однако же, годы на то, чтобы дойти до нас от самой близкой звезды, иными словами – на то, чтобы переслать нам изображение, «картинку» этой звезды. Так что на небосводе мы всегда видим звезды такими, какими они сверкали десять, двадцать, сто лет назад, в зависимости от расстояния, которое нас от них отделяет, а не такими, какие они есть в тот момент, когда мы их созерцаем. Короче говоря, – произнес он после непродолжительного молчания, – эти стекла действуют так, словно свету – на то, чтобы пройти через них, – требуется столько же времени, сколько у него уходит на преодоление огромных небесных пространств. Это, если хотите, пространственные конденсоры, дистанционные сжиматели… Думаю, именно в этом направлении следует искать разгадку сей удивительной тайны – сколь странной ни казалась бы на первый взгляд такая формулировка; но я не сомневаюсь, что нам удастся найти и другую, которая будет приемлемой, так как окажется верной. В любом случае теперь я понимаю, почему с наступлением сумерек и после того, как эти загадочные стекла начинают передавать световую «картинку», левая часть окна казалась нам, стоящим в саду, под каштаном, темной и закрытой некой гардиной. Все дело в том, что за самыми обычными, как и все прочие, стеклами в действительности было темно, тогда как… «ретровизоры» показывали нам содержащийся в них свет прошлого.

– Господи, мсье Шарль, – сказал Клод, – все это я мало-помалу начинаю для себя уяснять; но как вы объясните то, что эти стекла начали показывать былые времена как-то внезапно, ни с того ни с сего, – ведь раньше ни вы, ни я ничего такого не замечали? Что они на протяжении многих и многих лет были, так сказать, мертвыми, безжизненными, и тут вдруг – трах! – и вот уже они живые и показывают нам кино?..

– Позвольте мне изучить этот вопрос как следует, – ответил Шарль. – Пока я еще ничего не объяснил, что бы вы ни говорили. Я лишь описал феномен, сравнив его с тем, что происходит на звездном небе. Однако давайте-ка кое-что проверим…

Он открыл окно – не без труда, что стало лишним доказательством того, что им давно не пользовались. Как он и предполагал, необъяснимые «картинки» последовали за движением створки. Какой бы ни становилась позиция последней, с одной стороны стекла по-прежнему виднелся залитый лунным светом парк, а с другой – темная комната.

Шарль напряженно размышлял.

– Принесите инструменты, Клод. Выну-ка я эти два «стекла» – так будет удобнее их рассмотреть. И захватите хорошую газолиновую лампу.

Спустя полчаса два квадратных «стекла», извлеченные из створки окна, были перенесены в комнату Шарля Кристиани, и тот приступил к их тщательному изучению.

То были довольно тяжелые и очень толстые пластины. Их кромка словно состояла из бесчисленного множества тонких полос, одни из которых были черными, другие – светящимися, а третьи – более или менее светлыми либо темными. Шарль провел по этой кромке, этому срезу пальцем; как ему показалось, срез этот имел пластинчатую структуру. Пластины, как и обычные стекла, держались в оконной раме за счет проволочных гвоздей и замазки, только гораздо более густой.

Но больше всего его поразило то обстоятельство, что вели они себя в точности так же, как оконные стекла, а отнюдь не как проекционный экран или матовое стекло камеры-обскуры.

Тут стоит объяснить все более обстоятельно.

Если речь идет об экране или же о матовом стекле камеры-обскуры, вы можете сколько угодно менять свою позицию по отношению к этим планам – перед вами всегда будет одна и та же «картинка». Можете наклоняться, приподниматься, отходить в сторону – вы не получите ни дюйма дополнительного изображения.

Напротив, Шарль, и